– Увидимся в Аду, жирный мерзавец! – крикнула она, пробираясь по сугробам к мерцающим огням Бродячего Цирка Ужаса и Восторга и сжимая подмышкой запеленатого младенца, будто посылку. Всю одежду ее составляли только рваные останки пачки да пара пуантов на маленьких ступнях.
На следующий день Бродячий Цирк Ужаса и Восторга собрался и отправился на север.
Больше Мороженую Женщину в Гринвиче не видели.
Глава 1, в которой уклоняющийся самец отбивается от стада 2010 год
Безграничная надежда; вот что переполняло мое сердце, когда я жал на газ моего ультранового автомобиля и мчался на север навстречу моей ультрановой жизни.
Безграничная надежда – и блестящая трасса впереди. Я вставил диск, заполняя машину Элвисом – «Синие замшевые туфли».[1] И начал подпевать. Несколько пинт пива – и я вам изображу Короля рок-н-ролла:
Х'чешь спа-али м'й дом, уг'ни авто,Выпей из б'нки весь мой вискарь…Он умер в день моего рождения. 16 августа 1977 года. Как феникс, ждал, когда я появлюсь на свет. Знал, что сможет передать мне эстафету. Но, к сожалению, певец я не ахти, поэтому я ветеринар.
Змея сбрасывает кожу минимум раз в год. Потом находишь выцветшую шелуху на папоротнике, дроке или вереске – а хозяйка, жившая внутри, уже ускользнула. Я скинул свой старенький «воксхолл» в «Мотормарте» и появился в блестящей маленькой «ауди-нюанс». Со свистом и на обгон. Самое то.
На карте Тандер-Спит напоминает узелок из порванных вен в двух сантиметрах над Ханчбергом, но, когда я выезжал из Лондона, в голове уже четко вырисовывался пункт моего назначения – из ностальгических воспоминаний о выходных на побережье. 1980-е. Прекрасная летняя пора – чайки клюют рожки от мороженого, мы, мальчишки, ритуально закапываем папу в песок и окурки, а мама сидит, закупорившись в душной палатке, пьет водку из термоса и слушает прогноз погоды. Запах чикен-наггетсов, крема для загара, попкорна и мочи. Чем вам не общество?
И откуда мне было знать, пока Северная Объездная уменьшалась в зеркале дальнего вида, а в поле зрения вплывала трасса Ml, что моему будущему угрожает чье-то прошлое?
Но, э-э, дружище, не тр'нь мои туфли, не тронь.Мои синие замшевые туфли…И кто мог предвидеть, когда я открывал люк тачки и вдыхал запах свободы, что викторианское наследие, откопанное на чердаке Старого Пастората, изменит ход эволюции человечества?
Дел'й, что хошь, но мои синие туфли не тронь…И кто мог…
Нет. Выключи Элвиса. Начни с начала, расскажи все до конца, а потом остановись.
Ладно, хорошо.
Впрочем, все началось не с того, что я сменил тачку, а месяцем раньше – когда ко мне в клинику на свидание со смертью прибыла Жизель, катализатор переворота в моей жизни. Как там говорится – «никогда не работайте с животными и детьми»? Я нарушил оба правила.
Стоял еще только октябрь, но с каждым днем солнце все раньше ныряло за станцию Тутинг-Бек, а сочельник под въедливые рождественские мелодии уже захватил магазины. Жизель привели после обеда – угрюмая сутулая макака. Наряженная в розовое платьице и обязательный памперс, она сжимала руку мужчины в трикотажном свитере. Ветеринары привыкли, что хозяева похожи на питомцев и наоборот, так что внешность мистера Манна меня удивила. Для начала, он был мужчиной; согласно «Вашему питомцу», журналу о животных, который с неохотой выписывала моя клиника, с самого Кризиса Рождаемости девяносто два процента владельцев приматов – женщины. Вдобавок, он отнюдь не сутулился – бодрый, с энергичной походкой. Я бы сказал, он больше напоминал пса: рыжего сеттера или, на худой конец, гончую. Наверное, когда-то у него была собака.
Обезьянка сосала большой палец.
За последние два года, с тех пор как Государственный Банк Яйцеклеток перестал принимать заявки от женщин старше тридцати, я осматривал десять – двенадцать макак в неделю. Плюс шимпанзе, коаты, орангутанги и даже изредка гиббоны и бабуины – вот обычный список пахнущих шампунем животных, которых любящие псевдомамаши притаскивали на прием – то у чада запор, то ему требуется психиатр. Подлинные фанатички даже брили обезьян и кормили грудью в приемной. Мурашки по коже.
Ясное дело, вскоре оказалось, что Жизель принадлежит вовсе не мистеру Манну, а его жене, которая улетела в командировку. Рассматривая обезьянку, я вспомнил миссис Манн: крепко сбитая, но маленькая, фанатичный взгляд, тяжелые каблуки. Все сходится.
– Не нужно ее осматривать, – без обиняков заявил мистер Манн, сажая макаку на операционный стол. – Я хочу, чтобы ее усыпили.