Закрыв глаза, Джуд почти физически ощутила тот запах, что царил в их доме на Говард-стрит, – этот вездесущий запах сырой штукатурки в сочетании с ее любимыми духами. Царскими хоромами то жилье, конечно, было не назвать, однако у него имелся свой особый стиль. В доме при входе был широкий холл, выложенный черно-белой потрескавшейся плиткой. «Это не старье, а антиквариат», – объяснила Джуд своей матери, когда та презрительно отворотила нос. А вот Уиллу это как раз сразу понравилось.
– Ох, Эмма, Эмма, – вслух сказала Джуд, гремя в шкафчике посудой в поисках другой тарелки. – И что тебе никак все не забыть! Ведь ты ж сама так рьяно настраивала против себя Уилла!
Джуд не собиралась рассказывать дочери все подробности их телефонного разговора, что случился точно гром среди ясного неба. Она сразу же узнала голос Уилла, хотя с тех пор, как слышала его последний раз, прошло уже больше десяти лет. Еще в 1992-м он сложил вещи и ушел, хлопнув дверью, бросив через плечо, что позвонит, когда Джуд успокоится. Но она понимала, что этого не будет. Слишком уж далеко зашла их ссора.
К тому времени Уилл снова стал искать романы на стороне. Джуд уже стукнуло пятьдесят, и он явно потерял к ней интерес, предпочитая в открытую заигрывать с официанточками во время их с Джуд якобы романтических ужинов.
– Ой, Джуд, – рассмеялся он, когда она решила наконец ему все высказать. – Мне просто нравятся смазливые личики – я всего лишь ими любуюсь.
Но это, естественно, было не так. Он не только любовался, но и действовал соответственно. И Джуд это чувствовала. Она все время обнюхивала его и частенько не могла уснуть, боясь, что он в любой день ее бросит. Джуд пыталась сохранять самообладание, все время внушая себе, что у него просто кризис среднего возраста и он эту пору потихоньку переживет. Но однажды, когда она застукала Уилла за тем, что тот откровенно обжимал на вечеринке одну из ее подружек, разразился ужасный скандал, и Уилл сложил свои манатки.
После этого между ними наступило полное молчание, даже при том, что Джуд первая решила сделать шаг навстречу. Его телефон сразу переключался в режим голосовой почты, и сам он никогда не перезванивал. Как не отвечал ни на ее электронные послания, ни на обычные письма. Так что постепенно ее попытки с ним связаться сошли на нет.
Однако в 2003 году, прочитав в Кембриджском бюллетене некролог ее отца, Уилл все же позвонил Джуд. Она, конечно, сразу узнала его голос, вот только интонации его были совсем чужими. С предельной вежливостью Уилл выразил ей свои соболезнования, но больше ни о чем не было произнесено ни слова. «Что ж, спасибо, что побеспокоился», – подумала она тогда. Ситуация для общения показалась ей тогда ужасно неловкой, а в дальнейшем между ними не было уже больше никаких контактов.
До нынешней поры. На этот раз Уилл назвал ее «моя прекрасная леди», как в старые добрые времена, и стал с нею любезничать. И Джуд сразу сделалось лучше на душе, она почувствовала себя моложе. Однако, сообщая Эмме о том, что после стольких лет снова хочет увидеться с Уиллом, Джуд сразу поняла, что нашла себе не того слушателя. Эми сидела перед ней с бледным оцепеневшим лицом, будто ее только что вывернуло прямо на стол.
«Как в тот день, когда я велела ей уйти», – подумала Джуд.
Все было совсем иначе, когда Уилл только появился в их доме на Говард-стрит. Эмме еще было тринадцать. «Тогда он явно ей понравился. Она души в нем не чаяла – в точности как я».
Когда Джуд познакомилась с Уиллом в Кембридже, он показался ей совершенно особенным человеком. Юношей, рожденным для успеха. И как уже позднее шутила Джуд, разговаривая с подружками, эта уникальная способность Уилла буквально сочилась у него из всех пор, так что, лизнув ему кожу, легко можно было ощутить ее на вкус.
Она тут же вспомнила, как однажды сказала это своей коллеге в конторе и как у той аж лицо передернуло от отвращения.
– Это просто омерзительно. Ты ему что, раба-прислужница?
Сама Эрика, старший клерк адвокатской конторы «Бауэн энд Бейли Солиситорс», прислужницей не была. Она была феминисткой. Об этом явственно гласила табличка на ее рабочем столе: «Сексизм – социальный недуг», и эта особа никогда не упускала возможности провозгласить свои взгляды. Подчиненные у нее – с длинными волосами и нелепыми, явно уже подержанными костюмчиками в тонкую полоску – как будто совершенно нормально к этому относились, но за глаза называли Эрику «мужланкой» и «лесбой». Та наверняка об этом знала, как знала, пожалуй, обо всем на свете – но не обращала внимания. Возможно, она просто считала это вполне справедливой платой за свое руководящее место.