Но здесь, в Испании, в присутствии идеально воспитанного Рафаэля Савентоса она начинала понимать, что это не совсем так. Вернее, совсем не так.
— Я еще никогда не ездила на лошади такого класса, как Оттавио, — сказала Алессандра, когда они вместе шли к конюшне. Она очень надеялась, что ее голос звучит спокойно. — Я бы сказала, что это одна из лучших лошадей в мире.
— Что ж, вам виднее.
— О нет! Просто я так думаю. До эксперта мне далеко.
Для Рафаэля же мнение Алессандры об Оттавио играло решающую роль.
— А что вы скажете про Титуса? — поинтересовался он.
Алессандра рассмеялась.
— Ему еще учиться и учиться! У Титуса отличные способности к прыжку, но он слишком возбудимый.
Рафаэль кивнул.
— Я так и думал, когда покупал его. Хотел, чтобы у Эмилио наконец появилось занятие. — На лице Рафаэля мелькнуло то же выражение, которое она уже замечала. Тень холодной усмешки.
— Расскажите мне об этом, — попросила она.
— Эмилио все слишком легко доставалось, — ответил Рафаэль. — Чудесные игрушки, когда он был ребенком. Дорогой мотоцикл в шестнадцать, потом вереница новых машин. Главное занятие моей матери — потакать ему. Он ужасно испорченный и в то же время очень неудовлетворенный юноша. Конечно, его вины здесь нет. Покупая Титуса, я надеялся пробудить в Эмилио мужчину. Он должен научиться получать удовлетворение от самостоятельно преодоленных трудностей. Вы меня понимаете?
— И что, он вник?
— Простите?
— Ну, проникся он этой идеей?
— Можно сказать, ударил в грязь лицом.
— В буквальном и переносном смысле?
— Именно. — Рафаэль посмотрел ей в глаза и понял, что она одобряет его действия.
— Когда я впервые села на Титуса, он напомнил мне Сатира, — призналась Алессандра. — Все говорили, что он сумасшедший, а я его просто обожала. Отец называл Сатира двигателем без тормозов. Очень точно подмечено. Вот и Титус такой же.
— Неужели отец не волновался за вас? — тихо спросил Рафаэль.
Алессандра усмехнулась.
— Господи, конечно нет. Родители никогда не держали меня на цепи. Мне разрешали ошибаться и извлекать из этого уроки… А потом, — добавила она, удивленно поглядывая на помрачневшего, застывшего Савентоса, — безусловно, с Сатиром хватало возни, но он не был опасен. И Титус тоже.
— Понимаю, — кивнул Рафаэль.
— Титуса необходимо научить слушаться узды, особенно на грунтовых дорогах, — деловито продолжила она. — Научить брать с места и останавливаться. Объяснить, что жизнь лошади состоит не только из захватывающих приключений.
— Кажется, понятно.
— Но это мое личное мнение, — закончила она.
Алессандра завела Оттавио в денник и начала расседлывать. Легкое облачко пара поднялось над разгоряченной спиной жеребца. Она протерла Оттавио губкой, предварительно намочив ее в теплой воде и хорошо отжав. Рафаэль, облокотившись о перегородку, наблюдал за процессом.
Наконец Алессандра выпрямилась.
— Это вас удивляет? — спросила она. — То, что родители давали мне полную свободу?
— Я плохо знаю английские методы воспитания. Во многих испанских семьях все еще придерживаются старомодных взглядов.
— То есть держат детей в строгости? Видимо, к Эмилио это не относится. — В ее глазах появился холодный сапфировый блеск.
— Ах, моя дорогая Сандра! — медленно покачал головой Савентос. — Как элегантно вы умеете ставить меня на место!
— Вы мне льстите, — усмехнулась она и снова взялась за губку.
— Дело не в строгости, — задумчиво произнес Рафаэль. — Мне не нравится это слово. Речь идет о защите, понимаете?
Она на минуту отвлеклась от своего занятия, унесшись мыслями в детство и юность. Алессандра всегда высоко ценила, что родители не опекают ее и не навязывают свою волю. Они попробовали воздействовать на нее только один раз — когда попытались осуществить свое заветное желание и заставить дочь пойти по их стопам. А во всем остальном она пользовалась абсолютной свободой. В конце концов, отец редко бывал дома. Защита, снова удивилась она. Защита…
Алессандра спустилась в гостиную без пяти восемь и ужасно удивилась, никого там не застав. Солнце уже садилось, предзакатное небо горело красными и золотыми сполохами. Она любовалась им через открытое окно.
Она чувствовала себя неуютно и скованно. Казалось, и весь дом притих как брошенный корабль, несмотря на то что в глубине его, на кухне, позвякивали сковородки и кастрюли.