Теща, успевшая восхититься внучкой еще накануне вечером, снова не может налюбоваться, когда та входит в кухню.
Восхищение сменяется любовью, стоит Доун запечатлеть на их щеках поцелуй и сказать:
– Привет, бабуля. Привет, деда.
В воскресенье вечером они уезжают – богаче, чем прежде, ведь теперь у них появилась ненаглядная внучка.
Периодически думаю, не свозить ли Доун к своим старикам, но в итоге решаю, что нет: они слишком заняты грядущим Армагеддоном, их не проймешь даже внучкой.
По тривизору сообщают, что последняя партия марсианских детей прибыла в космопорт. Эвакуированные уже благополучно распределены по Центрам. Заявки на усыновление больше не принимаются, поскольку спрос превышает предложение. Иммиграционная служба обращается к Конгрессу с просьбой о дополнительном финансировании. В Вашингтоне трое демонстрантов арестованы за то, что забрасывали лужайку перед Белым Домом внутриматочными спиралями и упаковками презервативов. Теперь на плакатах красуется: «Контроль за рождаемостью – сплошной фарс!»
Мы приглашаем бойфренда Доун к нам на обед. В омуте его глаз тоже мелькают потаенные мысли. Никто из ребят не заикается про Марс, обсуждают исключительно школьные успехи. Возможно, они бы предались воспоминаниям, не будь за столом нас с Хелен. Спрашиваю у Тима, кем он планирует стать. Паренек мешкает с ответом, словно никогда не задумывался об этом.
С наступлением темноты влюбленные идут прогуляться во двор. Из окна кухни я вижу, как они, взявшись за руки, бредут в звездном свете. У живой изгороди, отмеряющей границы нашего участка, парочка останавливается и долго глядит в небо. Наверное, высматривают Марс. Я жду, когда они сольются в поцелуе, однако этого не происходит.
Внезапно они оборачиваются и смотрят на дом. В кухне не горит свет, поэтому меня не видно. Поразительно, но даже с такого расстояния отчетливо видны их глаза. До чего синие!
Синева глаз словно накаляется, пронзает меня во тьме, и я невольно отодвигаюсь от окна, но вдруг понимаю: парочку интересует лишь дом. Я снова припадаю к стеклу, но дети уже отошли от изгороди и направляются к беседке, которую я построил несколько лет назад в попытке облагородить сад. Сквозь решетчатые стены вижу, как они садятся на скамью. Теперь точно поцелуются. Но нет. Наверное, процесс американизации еще не закончился. А может, они оказались не по зубам крохотному демону, таящемуся в туалетах и под партами. Как знать, вдруг на фоне сурового общественного порицания у марсиан возникла генетическая неприязнь к разврату, побороть которую не в силах даже доскональная американизация.
Из кухни иду в гостиную, где Хелен смотрит тривизор. Опускаюсь рядом с ней на диван.
Что мы в действительности знаем о нашей ненаглядной дочурке?
Как-то после прогулки с Доун по саду, я ловлю на себе пристальный взгляд Хелен. Она чем-то встревожена: это видно по ее лицу и по тому, как рассеянно она целует меня при встрече. Я никак не реагирую. Позднее, за ужином, воздерживаюсь от каких-либо вопросов. Если случилась беда, Доун в это посвящать ни к чему. Сегодня пятница, в школе дискотека. Тим уже пригласил Доун. Решаю дождаться, пока они уйдут, а после выпытать у Хелен, что случилось. Однако выпытывать нужды нет. Хелен самой не терпится поговорить. Едва хлопает дверь, она достает из шкафа разбухшую сумку и выуживает из нее стопку скрепленных листов формата восемь с половиной на одиннадцать. Рукопись.
–Учительница по английскому объявила конкурс на лучший рассказ.
Признаться, я не удивлен. Многие учителя английского мнят себя экспертами краткой прозы и любят лишний раз щегольнуть своей soi-disant[1] литературной проницательностью. – Это работа Доун? Она ее не сдала?
– Сдала. Но утром позвонила учительница и попросила подъехать в час. Хотела показать текст.
– А как Доун отнеслась к твоему визиту в школу?
– Она меня не видела. У мисс Люселло был перерыв, и мы встречались в учительской.
– Это непорядочно, не находишь?
– Нет, не нахожу. Мисс Люселло считает, что Доун лучше не знать, какое жуткое впечатление произвел на нее ее рассказ.
– Какое жуткое впечатление? Хелен, побойся бога, Доун всего четырнадцать.
Дрожащими руками она протягивает мне рукопись.
– Я специально попросила отдать ее мне, чтобы ты тоже мог прочесть.
Текст отпечатан на машинке. Скорее всего, той самой, что мы купили для нашей ненаглядной дочурки. Бросаю взгляд на заголовок:
Доун Фэйрфилд
Мистер и миссис Неандертальцы
Мне приятно видеть ее имя рядом с моей фамилией. У детей Марса нет собственных фамилий, а если и есть, то они не торопятся их раскрывать.