— Предпочитаешь говорить здесь?
И снова эта насмешка. Эта самоуверенность в голосе.
Тонг собирается сказать «да». Ведущая к парковке и освещённая фонарями дорожка ничем не хуже любого другого места. Он даже открывает рот, собираясь это озвучить, однако именно этот момент выбирают приятели из клуба, чтобы появиться.
— О, Тонг, ты ещё не ушёл? Синг тебя бросил?
Лёгкое дружеское подтрунивание рождает внутри Тонга досаду, и даже тот факт, что они быстро переключаются на Туантонга, делая запоздалый, смущённый вай, не помогает.
— Мы можем поговорить там, Кхун, — Тонг неопределенно кивает в сторону более тёмного и безлюдного участка. — Простите, народ, у меня дела. Успешно добраться. Кхун?
Тонг сбегает, уводя за собой Туантонга, хотя ещё минуту назад не желал никуда с ним идти.
Окружённые скамейками каменные столы утопают в мягком свете стоящих у дорожки фонарей. Где-то этого света более чем достаточно, где-то едва хватает. Тонг выбирает серединку, предпочитая отойти подальше от дорожки, но не уходить совсем в темноту.
— Ты меня помнишь, Хемхаенг, — уверенно, без единой нотки вопроса в голосе заявляет Туантонг, занимая место напротив Тонга с таким видом, будто садится не на каменную скамейку, а как минимум на стул в ресторане. — Если бы это было не так, ты не назвал бы моего имени. Этот мальчишка его не знает.
«„Этот мальчишка“ — это Пи?»
Досада внутри вновь поднимает голову, однако на этот раз к ней примешивается раздражение, которое Тонг давит в зародыше.
— Смутно. Я видел ваше лицо во снах, не больше, — наконец признаётся он. — Маленький ребёнок из этих снов называл вас именно этим именем. Люди, что приходили требовать у вашего брата возвращения, тоже называли это имя.
— Люди… — острая улыбка змеится на чужих губах.
«Простите, но нагами вас я назвать не могу. Не хочу, чтобы кто-то это услышал».
Положив руки на каменный стол, Тонг переплетает пальцы в замок и игнорирует новое пришедшее сообщение.
«Синг или Пи Нок?» — задаётся Тонг вопросом, но проверять не спешит.
— Так ты считаешь, что это я повинен в твоей смерти?
— Я не умирал, Кхун Туантонг, — Тонг приподнимает бровь, сдерживая так и рвущуюся в голос насмешку, несмотря на холодок, что скользит по его спине. — Вот он я. Живой и здоровый.
То как меняется после его слов лицо Туантонга, вызывает внутри чувство удовлетворения.
— Хочешь поиграть, Хемхаенг?
— Ни в коем случае, Кхун, — Тонг становится серьёзным и садится ровнее, расправляя плечи. — Я хочу закончить этот разговор, вернуться домой, поужинать и лечь спать.
— Я и предлагаю тебе вернуться.
— К себе домой, Кхун Туантонг. Не к вам.
— Снова упрямишься.
— Снова попытаетесь меня убить?
— Я никогда…
Туантонг внезапно теряет всю свою царственность. Плечи опускаются, хотя сутулиться он не начинает, будто его спина может находиться только в прямом положении.
— Если тебя это волнует, виновный понёс суровое наказание. Того, что случилось, не должно было произойти.
— Я не виню ни вас, — на этих словах горло Тонга сдавливает, будто что-то внутри не желает, чтобы они были произнесены. — Ни кого-либо ещё. То, что случилось, случилось давно и не с нынешним мной. Просто оставьте всё как есть, Кхун Туантонг. Живите своей жизнью и позвольте мне жить своей.
— Отец всё ещё помнит о тебе.
Всего несколько слов, но они одновременно жалят и обжигают. Тонг не помнит даже лица отца Кхема, он даже имени его не знает, но внутри всё равно болезненно ноет.
— После того, как ты внезапно пропал вместе с Наоварат, вас искали. Даже поднимались к людям, но вас будто след простыл. Я не знаю, где она прятала тебя всё то время, пока мы вели поиски…
Короткий смешок вырывается из горла Тонга помимо воли, а внутри вспыхивает злость.
«Искали, но не могли найти? Прятала? Хотите сказать, что всё это время все винили Наоварат в моём исчезновении?»
Перед глазами встаёт увиденное во сне воспоминание: недвижимая, бездыханная Наоварат на берегу и тёмная фигура, скалой возвышающаяся над ней.
— Наоварат мертва, — срывается с губ Тонга вслед за смешком. — Её убили в тот день, когда мы пропали. Приди я на берег реки чуть раньше и увидел бы её смерть своими глазами.
Тонг сам не замечает, как начинает говорить от лица Кхема, как две жизни сплетаются между собой, будто становясь одной.