Возможно, в этом свитке сообщалось о чем-то очень важном. Но Муми-папе было уже не интересно. Зябко поежившись, он свернулся на дне лодки, чтобы немного вздремнуть. А хатифнатты не чувствовали холода, они воспринимали лишь электрические разряды. И никогда не спали.
Муми-папа проснулся на рассвете, и ему по-прежнему было холодно. Из-под полей шляпы он видел серый треугольник моря, который то поднимался, то опускался, то снова поднимался. Его немного мутило, и он совершенно не чувствовал себя папой, отправившимся на поиски приключений.
Один из хатифнаттов сидел на скамье наискосок от него, и папа украдкой за ним наблюдал. Сейчас глаза у хатифнатта были серыми, а изящно сложенные лапки тихонько подрагивали, словно крылья бабочки. Возможно, он беседовал со своими спутниками, а может быть, размышлял. Голова его была круглой, без всяких признаков шеи. «Больше всего он похож на длинный белый чулок, — думал папа. — С небольшой бахромой внизу. Или на пенорезину».
Тут ему стало совсем худо. Он вспомнил вчерашний вечер. И пауков. Первый раз в жизни он увидел, как пауки испугались.
— Э-эх, — пробормотал папа, пытаясь привстать, — и тотчас же замер, увидев берестяной свиток, лежавший в черпаке и медленно перекатывавшийся туда и обратно в такт движению лодки.
Муми-папа сразу забыл о своем плохом самочувствии. Уши его зашевелились под шляпой, а лапа осторожно потянулась к бересте. Он глянул в сторону хатифнаттов, но взор их как и прежде, был устремлен вдаль. Папа подобрался к берестяному свитку, зажал его в лапке и медленно потянул к себе. И тут он почувствовал легкий удар тока, не сильнее, чем от батарейки карманного фонарика.
Долгое время он лежал, переводя дух. Потом медленно развернул таинственное послание, которое оказалось самым обыкновенным кусочком коры. Там не было ни карты с обозначением зарытого клада, ни шифра. Совсем ничего.
Может, это была визитная карточка, которую хатифнатты любезнейшим образом оставляют на каждом отдаленном острове, чтобы другие хатифнатты могли их отыскать? А может, эти слабые удары тока наполняют их теми теплыми, дружескими чувствами, которые испытываем мы, получая долгожданное письмо? Или, может быть, они умеют читать невидимые письмена, о которых муми-тролли даже не подозревают? Разочарованный, Муми-папа отложил свиток, который тотчас же снова закрутился, и поднял голову.
На него бесстрастно смотрели хатифнатты. Муми-папа покраснел.
— Мы же все-таки плывем в одной лодке, — сказал он. И не дожидаясь ответа, папа развел в стороны лапы, так, как это делали хатифнатты — беспомощно и как бы сожалея о чем-то, и вздохнул.
Ответом ему был шум ветра в парусах.
По морю катились серые волны, катились к самому краю света, и Муми-папа подумал немного меланхолично: «Чтоб мне проглотить собственную шляпу, если это называется разгульная жизнь».
На свете есть множество самых разных островов, но, если они слишком малы и расположены слишком далеко от берега, они обязательно будут одинокими и печальными. Их овевают ветры, над ними зажигается и гаснет луна, море вокруг них темнеет с наступлением ночи, но острова эти остаются все такими же одинокими и печальными, и лишь хатифнатты изредка их навещают. Да и едва ли их можно назвать островами шхеры, утесы, скалистые выступы всеми забытые полоски суши… На рассвете они, возможно, погружаются в море, а ночью снова всплывают, чтобы осмотреться вокруг. Кто их знает… Хатифнатты не пропускали ни одного из них. Иногда их поджидал там маленький берестяной свиток. Иногда они ничего не находили, а сам остров оказывался лоснящейся тюленьей спиной, омываемой волнами, иногда же это был полузатонувший утес с холмиками красных водорослей. Но что бы не представлял из себя остров, везде, на самом высоком месте, хатифнатты оставляли белый берестяной свиток.
«У них есть какая-то цель, — размышлял Муми-папа. — Цель, которая для них важнее всего на свете. И я буду их сопровождать, пока не узнаю, что же это за цель».