Рука скользнула по перилам. Она рвалась наверх и не решалась. Но тут скрипка залилась слезами, потом словно прыгнула в пропасть, взвилась вверх, закружилась в ритме безумных переливов. Нужно было быть дьяволом, чтобы так играть.
И, войдя в зал, она увидела графа Виттури в свете горящего камина, по стенам плясали безумные тени, а он играл с закрытыми глазами, сливаясь с инструментом в одну угловатую подвижную тень.
В тот момент он сам был мелодией, где одиночество, боль, отчаяние, сопротивление, ярость, мощь сплетались в клубок, который она едва успевала распутывать, следуя за изменчивыми настроениями инструмента. Прервать его она не решалась. Каденция и возрастание, замирание, острая боль, барокко из торжества… Сражение, сражение, проигрыш, победа, торжество, отчаяние…
Она прижалась спиной к стене у входа, и слезы текли от красоты и боли, которой он делился с ней.
Он то замирал, нежно водя смычком, то весь взвивался, отчаянно ударяя им по струнам. Он всегда будет таким. На грани между добром и злом. Невероятный и прекрасный. Несчастный и такой любимый.
Граф Виттури вдруг вздрогнул и оборвал мелодию, резко повернувшись к ней. Некоторое время он молчал, огонь за его спиной не давал рассмотреть его лицо.
— Ты пришла… — сказал он наконец.
И шагнул навстречу, положив скрипку на столик, и она прикрыла глаза, слушая его шаги. Он коснулся рукой дорожки от слез на ее щеке. Потом ласково вытер их, заключив ее лицо в ладони.
— Не плачь. Не жалей меня.
Она замотала головой. Попыталась рассмеяться. Ткнулась лицом в его грудь.
— Прости меня, — прошептала. — Я всего лишь человек.
Он усмехнулся, обнял ее за плечи и прижал к себе.
— Я знаю, маленькая.
Настя отстранилась, полная решимости. Он с умилением прочитал в ее глазах, что она собиралась сказать, но не успел остановить.
— Только одна ночь.
Его резануло по сердцу ее отчаяние. Он уже сам не знал, зачем так звал ее, хоть и не надеялся, что она придет. Но теперь она здесь. Он не может лишить ее предназначения ради каприза, Избранная должна быть девой. Да и не хочет он ее на одну ночь. Ему и вечности будет мало.
— Нет. Одной ночи мало.
— Тогда чего ты хочешь? — Она порывисто отвернулась, оскорбленная отказом. Щеки медленно заливались румянцем. Он слышал, как сердце билось учащенно и гулко, раненное его замечанием. Как она нетерпелива и юна! Словно почка на дереве по весне, нежно-зеленая, полная сока торопится раскрыться навстречу солнцу и тянется к нему изо всех сил. Она не знает, что солнце может испепелить и иссушить своим жаром.
Он повернул ее лицо к себе, мягко коснувшись подбородка. Опущенные ресницы вздрогнули и взметнулись вверх, и полные слез глаза обнажили перед ним душу. Голосом тихим, спокойным, даже с толикой грусти он объяснил:
— Путь рук по телу любимой, изгиб бедра под пальцами, жар кожи, распаленной поцелуями, полнота груди в ладони, прохлада ее стопы на твоем бедре… Шелк и запах волос, вкус поцелуев, ее дыхание, голос, смех и слезы… За одну ночь не научиться находить с первого раза ямочки на пояснице, вкладывать в них палец, проводить по окружности впадинки, словно по резному орнаменту. Тело женщины — храм, который надо уметь читать, если хочешь понять, кому и зачем молишься. Если это не похоть, одной ночи всегда мало, запомни. Для этого нужно много ночей. Разных.
— Похоже на песнь песней.
— Эта песня еще не спета, Настя.
И она снова смутилась. Ему нравилось смущать ее. Было в ней что-то такое, что вызывало умиление, похожее на то, что испытывает ребенок к котенку. Он знал, что она в его власти, что ему решать, жить ей или умереть, брать ее или хранить. И оттого хотелось больше всего на свете защитить ее доверчивость как можно дольше. Наивность и чистота дарили ему покой, наслаждение. Он не хотел ломать ее похотью и капризной страстью. Но знал он, что и любить ее ему не дано.
И как у него получалось всегда оставлять ее в дураках? То соблазняет одной ночью, то угрожает потерей души, то отказывает во всем и сразу, да еще так, что после этого остается только либо взять его силой, либо отступиться. И так как демона силой не возьмешь, остается только последнее. Уходить надо с юмором и осторожно. Только глядя ему в глаза, в которых отражался огонь в камине, она видела: он лжет. Желание ощущалось на кончиках его пальцев, в том, как он удерживал ее в своих руках. Не хотел отпускать. И одиночество скрипки снова пронзило ее душу.