На полпути Матильда вдруг поняла: что-то изменилось. Она больше не слышала запаха моря и цветов. Матильда испуганно открыла глаза, и в тот же миг улыбка исчезла с ее лица. Когда вместо светловолосого мужчины она увидела незнакомую женскую фигуру, с губ девушки сорвался глухой крик. Она вскрикнула еще раз, почувствовав, как чьи-то руки касаются ее, хватают и трясут за плечи.
– Матильда! Что с тобой? Тебе приснился страшный сон?
«Нет, – подумала она, – сон был не страшный, просто слишком короткий. Меня разбудили в самый неподходящий момент, и я не смогла укрыться в объятиях светловолосого мужчины…»
Вдруг Матильда поняла, что смотрит в глаза не незнакомой женщине, а сестре Мауре. В дормитории они спали рядом на тюфяках, набитых соломой, и каждый день много часов проводили вместе. Мауру Матильда считала близким человеком, ее имя было ей известно. Имени мужчины со светлыми волосами, который во сне казался ей не менее близким, девушка не знала, равно как и не могла сказать, как называется место, где среди морских скал растут цветы. И почему ее охватила такая тоска, что на глаза навернулись слезы?
Сквозь ставни в комнату пробивался слабый, тусклый свет. Почувствовав на себе задумчивый взгляд Мауры, Матильда поспешно отвернулась. Сквозь толстые стены дормитория до нее доносился колокольный звон: в колокол здесь звонили часто, семь раз в день.
– Ты проспала, – пробормотала Маура.
Матильда уже не ощущала тоски по таинственному месту, и чем больше она приходила в себя после сна, тем более чужим и незнакомым оно ей казалось. Девушку захлестнула волна стыда: она не любила давать себе поблажки.
– Почему ты меня не разбудила?
– Но ведь я тебя бужу!
– Да, но уже слишком поздно!
Маура пожала плечами. Она не так серьезно относилась к уставу монастыря, часто вставала позже, чем следовало, и никогда не испытывала раскаяния, которое сейчас охватило Матильду.
– Не переживай, – утешала она девушку. – Аббатиса сказала, что после недавних волнений тебе нужно отдохнуть. Она сама запретила мне тебя будить.
Матильда вздохнула. И в самом деле, за последние несколько дней она пережила больше, чем за все свои шестнадцать лет. Шестнадцать лет, которые девушка почти полностью провела в монастыре, посвятив жизнь служению Богу. Ее принесли сюда маленьким ребенком, а кто и почему – эти вопросы всегда казались ей не важными. По крайней мере до тех пор, пока она не начала видеть сны о цветочном луге и о светловолосом мужчине и пока не начала спрашивать себя, были они плодом ее фантазии или все же воспоминаниями.
– Хорошо, что все уже закончилось, – сказала Матильда.
Она поднялась, но отдохнувшей себя не чувствовала: голова была тяжелая, во рту пересохло. Когда она проходила мимо Мауры, та ее остановила.
– Кстати, во сне ты говорила на непонятном языке, – заметила монахиня.
Молодая послушница застыла в недоумении:
– На каком языке?
– Разве я сказала бы «на непонятном», если бы знала на каком?
Матильда пожала плечами и убрала руку Мауры.
– Я владею только французским и латынью, – отрезала она, – это все. Я ведь научилась говорить в этом монастыре.
Горький привкус во рту больше не ощущался, но смятение не покидало Матильду весь день. Здесь, в монастыре, ее ничто не могло отвлечь. Обычно именно это однообразие она ценила больше всего, но сегодня ее взбудораженную душу не успокоило даже чтение – ни совместное, ни индивидуальное. Сегодня ей даже было неинтересно, по какой книге или тексту из Библии ей поручат сделать доклад.
Буквы расплывались у нее перед глазами, хотя чтение она любила даже больше, чем письмо, и лишь изредка жаловалась на боль в спине. Сама Матильда никогда не стала бы развивать свои таланты именно в скриптории, но когда ее наставница приняла такое решение, безропотно согласилась. Девушка была благодарна, но не гордилась этим, ведь гордость – это грех, а ее талант – Божий дар, пусть и редкий. Господь нечасто награждает женщин острым умом. Если же такое случается, то – как писал святой Иероним своей ученице Лаэте – следует обучать женщин не только прядению, ткачеству и шитью, но также письму и чтению. Конечно, не ради развлечения, а для того, чтобы они могли изучать и понимать Святое Писание.
Сегодня Матильда ничего не выучила и не поняла, прочитанные тексты не затронули ее душу. Когда она села за столик, ее руки были словно чужие. Еще совсем недавно девушка радовалась, что ей разрешили использовать для письма не восковые таблички, а пергамент. Матильда благоговейно проводила по нему ладонью, представляя, что не только напишет тексты на этих страницах, но и украсит их искусными иллюстрациями, как монахини из знаменитого Шельского монастыря, которые славились своими книгами на всю страну. Архиепископ Йоркский даже заказал у них Четвероевангелие, написанное золотыми чернилами на пурпурном пергаменте. Монастырь Святого Амвросия был слишком бедным, здесь монахини не использовали золото и пурпур, но Матильда часто представляла, как могла бы выглядеть такая рукопись.