На том конце трубку сняли после второго же гудка, и я услышал голос матери:
— Але, это кто?
— Это мы, — сказал я и заплакал, — это мы…
Остальные тоже плакали, все, кроме Пьера, а он кричал «цыц вы!», чтоб не мешали слушать.
— Ох, милые вы мои, где же вы? — вот что она сказала, а я, сколько себя помню, ни разу не слышал, чтоб она называла нас «милые»…
— Нас заперли в доме на берегу Океана…
А она как крикнет:
— Цыц ты! — но это она не на меня, а на Кабысдоха, он где-то около нее лаял.
Тут мы все вдруг стали смеяться:
— Слышите? Это же Кабысдох! Это Кабысдох лает!
Потом отец с нами говорил. Поль и ему сказал, что нас тут заперли, и объяснил, какой дорогой мы ехали с толстым лавочником, и какой этот дом с виду, и все такое. Отец сказал, что позвонит жандармам, и они будут здесь еще до рассвета, так что пусть мы ни о чем не беспокоимся. Он тоже говорил «ребятки мои», и так это было чудно…
До рассвета? Значит, сейчас ночь?
Мы положили трубку и вернулись в гостиную, залезли обратно под одеяла, потому что холодно было зверски. Прижались друг к дружке и, кажется, тут же все и уснули.
XVI
Рассказывает Ксавье Шапюи, сорок два года, старший офицер жандармерии
Дело Дутрело? Скажу вам откровенно: я было на нем поставил крест. Когда пропавшего мальчишку не удается найти в первые двое суток, я этого ох как не люблю. И с каждым днем шансов все меньше. Дни складываются в недели, недели — в месяцы, поиски понемногу сходят на нет, пока какой-нибудь грибник не наткнется в лесу на труп. А тут полных пять дней, так что… Плюс пять ночей. Искали, конечно, а как же. Тамошние коллеги первым делом привлекли кинологов с собаками, но это было заведомо безнадежно, потому что дождь смыл все следы. Потом они подняли вертолеты, прочесали все окрестности, и тоже безрезультатно. А между тем, черт подери, ну вот как могли семеро мальчишек столько пройти незамеченными? Они ведь даже на поезде ехали, как мы потом узнали!
Это я принял по рации сообщение в ночь с субботы на воскресенье. Отцу Дутрело позвонили его дети: они находились в «доме на берегу Океана» тут, у нас. Он описал дорогу, и я примерно представил себе, где это. А главное, упомянул, что подвозил их «толстяк на автолавке». Ну, в наших местах только скажи «толстяк на автолавке» — все в один голос: Дюкрок! Так что мы выехали вчетвером, разбудили Дюкрока, и он уже прямо указал нам дом. Беда в том, что я прекрасно знал, кому этот дом принадлежит. Февру, вот кому. Вам это что-нибудь говорит? То-то и оно. Пытались ему дозвониться — не подходит к телефону. Ну, Февр не Февр, вскрыли мы гаражную дверь, которая — интересное дело! — была зафиксирована с наружной стороны стальной проволокой.
Знаете картину «Плот „Медузы“»? Ну вот, это самое мы и увидели в свете карманных фонариков. Мальчишки были еле живы. Совершенно оцепеневшие. И очень ослабленные. Пахло в комнате прескверно, рвотой, ну и мочой. И холодно, как в леднике. Они все лежали на полу, сбившись в кучу под одеялами, грязные, истощенные. Свет слепил им глаза. Мы отвели фонарики в сторону.
— Все, ребятки, теперь все будет хорошо…
Один, самый длинный, спросил:
— Есть что-нибудь попить?
Губы у него были распухшие. Я пошел на кухню, открыл кран — вода не идет. Мы сразу вызвали «скорую помощь» и велели привезти воды.
Не знаю, как мы упустили маленького. Да, безусловно, потеряли бдительность. Должно быть, он ускользнул через открытую гаражную дверь. Когда мы его хватились, было уже поздно. Весь остаток ночи и весь следующий день мы обыскивали все кругом, метр за метром. И ни следа. Для меня это так и осталось неразрешимой загадкой. Если б он ушел на пляж и утонул, Океан выбросил бы тело на берег. А если остался на суше — клянусь вам, мы не могли его не найти. Не знаю, куда он мог деться. И по сей день, если кто спросит, я одно могу сказать: не знаю.
Зато уж что я знаю, так это какой у нас тут был цирк, когда остальных братьев стали увозить без него.
Со старшими-то проблем не было. Вполне разумные ребята. Я просто сказал им:
— Езжайте спокойно, мы его найдем.
Они мне поверили. Двое младших вообще почти ничего не соображали. Врач сказал, у них сильный жар. Их почти без чувств отнесли в санитарную машину и положили на койки.
А вот средние — те побуянили. Они, бедные, ничего слушать не желали. И на ногах-то еле держались, а как рванут на берег! Догнали их, конечно, скрутили. Они кричали: «Ян! Ян!» — и отбивались от нас как бешеные. Когда их все-таки затолкали в машину и она тронулась, один, тот, который вывихнул мне палец, все еще бился в заднюю дверь, плакал и кричал: