И вот я завершаю свою пирушку и, проходя через столовую с намерением улечься спать, машинально бросаю взгляд на местный Парк-де-Пренс под окном.
Первое чувство — недоумение: глюки у меня или что? Какие-то фигурки вроде разболтанных дергунчиков бегут по полю и через каждые три шага падают. Тут я сказал себе: одно из двух. Или у тебя белая горячка с одной банки пива, или у местной команды в воскресенье случился двенадцатый проигрыш подряд, и с тех пор они тренируются по ночам, чтобы больше не позориться. Всматриваюсь, расплющив нос об оконное стекло. Кажется, эти фигурки исчезают вон там, под трибунами. Странно, говорите? Еще бы не странно! Я подтаскиваю под себя стул и жду развития событий. На стоянке у жандармерии припаркована тяжелая фура. Она стоит, но мотор работает. Потом смолкает. Луч карманного фонарика мечется вокруг фуры, обшаривает кювет, елозит туда-сюда, потом гаснет. У трибун — никакого движения. Тишь да гладь… и буря у меня под черепом. Позвонить в жандармерию? Но в моих хоромах нет телефона. Пойти туда? И что сказать? «Вон они, вон они, вон там!», как в кукольном театре? Во-первых, кто «они»? В этой истории, видимо, есть охотник и есть зайцы. И как хотите, а я при таком раскладе всегда болею за зайцев.
Так проходит четверть часа, потом фура выруливает со стоянки и уезжает.
Зайцы мои только того и ждали — глядь, высунули ушки. Пересчитываю их: один, два, три… шесть. На сей раз они не бегут, идут гуськом вдоль боковой линии. Но что они такое несут, прижимая к груди? В конце концов мне удается разглядеть, и я прямо-таки столбенею: это их одежда! Они все полуголые! На улице хорошо если плюс пять, а они полуголые! Мальчишки, лет двенадцати-тринадцати, тощие, как бродячие кошки. За тридцать метров можно ребра пересчитать. Они направляются в мою сторону и останавливаются чуть ли не под окном. Какое-то время мы остаемся в этом положении: они — растерянные, окоченевшие, и я, притаившийся за занавеской. Я собираюсь открыть окно, как вдруг взгляд мой падает на нечто такое, что меня окончательно добивает. Представьте себе: последний мальчик, кажется, самый высокий, держит на руках ребенка, совсем маленького! Закутал его в свитер, только круглая головенка торчит. Вдруг малыш высвобождает одну руку, указывает пальцем куда-то вперед, и тут же все как один стартуют в этом направлении. Много знавал я в жизни маленьких деток, но чтоб они пользовались таким авторитетом, что-то не видал.
Я бегу в кухню, чтоб не потерять их из виду, и обнаруживаю всю команду на задах соседнего дома. В двери хозяйственной пристройки есть кошачий лаз. Малыш велит ссадить его у этого лаза и пытается в него протиснуться. До попки все идет как по маслу, а дальше никак, сколько он ни изворачивается. Один из мальчишек пробует протолкнуть его и получает пяткой по физиономии. И хоть бы один засмеялся! Вот это меня поразило. В конце концов малыш вылезает, поворачивается, лезет на сей раз ногами вперед и скоро скрывается в отверстии. Через несколько секунд дверь отворяется. Все заходят — очень быстро, без толкотни.
Тут дождь припускает снова, но они уже внутри. Я так и сижу, уставившись на дверь. Мой влюбленный воришка сейчас от меня за тридевять парсеков.
VIII
Рассказывает Агата Мерль, шестьдесят четыре года
Морис думает на белок. Белки, скажет тоже! Совсем, бедный, из ума выжил. Где это видано, чтобы белки открывали банки с вареньем? Печенье — ладно, прогрызть упаковку они могли, а с ревеневым вареньем-то как, вот скажите? Я к соседу бы зашла, спросить, не заметил ли он у себя чего-нибудь, да неудобно беспокоить. Писатель все-таки. Я почему знаю — Франсуа сказал, Жермены, покойницы, правнучатый племянник. Приехал, говорит, на две-три недели поработать в спокойной обстановке, чтоб никто не мешал. Ну я и не мешаю. Хотя я ему много могла бы порассказать, только записывай. Чего-чего, а всяких случаев у нас тут хватает.
А насчет варенья у меня есть свое мнение; я никому не говорю, потому что засмеют, но лично я голову дам на отсечение, что угадала: вот подумайте, у кого такой рост, чтоб пробраться в кошачий лаз, и при этом пальцы, чтоб отвинтить крышку с банки? Сколько ни ломайте голову, а если у вас есть хоть капля соображения, додумаетесь до того же, что и я: обезьяна это, вот что. Точно вам говорю, обезьяна. Сбежала из какого-нибудь цирка. Вот так-то.