Я оторопел, я испытал ужас, я замер. Но собаки лишь сильнее обезумели от моего замешательства. Они ощутили мой страх, они были в фаворе и теперь ни за что не желали униматься!
У меня совсем перехватило дыхание, что-то сдавило горло, я стал задыхаться. Мои ноги мгновенно ослабли, словно подкосились, а перед глазами мелькнуло чёрное, лоснящееся змеиное тело.
Чёрная змея, шипя, извиваясь и ерзая, как расторопный мародёр в разорённом войною городе, с каждым моим вздохом всё глубже и глубже проникала мне в глотку! Я схватил это мясистое и вёрткое существо двумя руками, рванул, пытаясь выдернуть её изо рта, но тщетно.
И в этот момент я увидел, что призрак Заратустры остановился где-то вдалеке, под сводом кирпичной стены, едва освещаемый каким-то странным, искусственным неоновым светом.
Призрак остановился и теперь издали, отстранённо смотрел на меня, испуганного и парализованного, окружённого наглой сворой бесчинствующих псов, с огромной змеёй, торчащей изо рта.
«Заратустра…» — прозвучало во мне, и вдруг неизъяснимая, пульсирующая радость, зародившаяся где-то внутри, в самой груди, сначала ничтожная, едва заметная, но с каждой секундой всё возрастающая, с силой разлилась по всему моему телу.
В какой-то момент стремительно, мощным потоком, словно огромной океанской волной, свет этой радости вытеснил мой страх, вдребезги разбил панцирь моего ужаса, и не стало страха.
«Выдохнуть, выдохнуть! Чтобы вдохнуть, нужно выдохнуть!» — мелькнуло у меня в голове. Задыхаясь и жадно желая вдохнуть, я всё-таки выдохнул, через силу. Хлынули слёзы…
Неистовствовавшие ещё секунду назад псы вдруг как последние трусы, поджав хвосты, бросились врассыпную, издавая жалостливые повизгивания, а змея злобно шикнула и тоже исчезла, скользнув чёрным, блестящим телом по мокрому асфальту.
Я вдохнул, словно первый раз в жизни, словно только что родившись. Я вдохнул и закричал:
— Зар! — кричал я, как может кричать только смех. — Зар!!!
Призрак шевельнулся и пропал… совсем.
О БЛАЖЕНСТВЕ ПРОТИВ ВОЛИ
Из круговерти суматошного сна меня вырвал звук проснувшегося в назначенный час магнитофона. Момент насильственного пробуждения застал врасплох моё беззаботно спящее сознание.
Какое-то время, испуганный самим фактом неожиданности, я суетливо отыскивал обрывок безвозвратно канувшего в небытие сна: «Что мне снилось? Кажется, что-то очень важное. Но что?»
После нескольких секунд безрезультатного поиска появилась мысль, которая прекратила вдруг возникшую душевную смуту: «Мне неинтересны мои сны — в них нет ничего, кроме меня самого, а я уже есть».
Внутренняя уверенность подняла меня на ноги: «Надо жить дальше, будущее наступает, а если прошедшее не оставить в покое, то можно пропустить грядущее. Грядущее наступает!»
Уже в давке метро утренний эпизод представился мне по-иному:
«Нелепо бояться потерять то, чем не обладаешь: ты просто не имеешь того, что боишься потерять. А если действительно боишься потерять, то, значит точно — не обладаешь: так стоит ли бояться потерять?
Страх этот нелеп и абсурден, а потому, ибо он страх, он дважды бессмыслен. Мы не замечаем того, чем подлинно обладаем. Из-за ненасытности нашей смотрим мы вдаль, а потому видим лишь пустоту.
Мы не можем бояться потерять то, чем обладаем, ибо мы не знаем того, чем обладаем. Попытки обладания — вот признак слабости нашей, вот отчего говорит Заратустра: "Довольно!".
Не отступление, но обретение звучит в заветном: "Довольно!".
Обладаю ли я своим?
Обладаю ли я своей одеждой? Разве уличная грязь не обладает ею больше меня? Разве гвоздь, нарочито торчащий из стены и готовый порвать мою куртку, не обладает ею больше меня?
Куртка как куртка — лишь форма и бренна, как всякая форма. Обладать формой — значит ввериться смерти. Но и содержание — лишь форма бытия. Обладать содержанием то же, что обладать формой, — это признание прав смерти.
Исходящее от меня перестаёт быть моим, я теряю в отношении исходящего статус обладателя. Скорее оно будет обладать мной, нежели я — им. Тот, кому адресовано моё, обладает моим много больше, чем я.
Обладаю ли я Другим?
Только образом Другого — другим обладаю я, но нет в другом ничего от Другого, а Другим я не могу обладать. Но другой — это моё, я же не обладаю своим, скорее уж моё обладает мною!
Нет ничего смешнее ревности, нет ничего смешнее попыток обладать желанием Другого. Желание обладать желанием Другого — вот, что снедает душу каждого, кто тешит себя надеждой быть любимым.
Когда же нам не удаётся подчинить себе желание Другого (а как это может удасться?), то мы обманываем себя, воображая реальность нереального. Крушение этого мифа — крушение Вавилонской башни!
Чем же я обладаю?..»
Тут цепь моих рассуждений судорожно оборвалась и стала нервно пульсировать, словно росток, бьющийся о кожуру семени.
Напряжение достигает своего предела, проснувшаяся река взламывает весенний лёд, секунда взрыва: «Я обладаю лишь крошечной точкой внутри себя, крошечной — самим Собой!»
«Обладать самим Собой — разве не обладать всем?» Испуг этого откровения, эта вспышка, яркая, как тысячи солнц, на мгновение ослепила меня. Я зажмурился, сжался, глаза, глаза заслезились.
И во тьме слепоты открылась мне бездна, исполненная человеческими страданиями: на мириадах пылающих алтарей стенали и корчились от невыносимой боли души людей — жертв своего ненасытного желания обладать.
Комочки слизи, распростёртые на огненных помостах, бессильно содрогались от пароксизмов сковавшей их судороги. Их безголосый рёв, подобный стону чудовищного камертона, пронзил всё моё существо.
От этого звука запредельной, немыслимой частоты у меня затрещали и, казалось, лопнули барабанные перепонки. Боль вытянула струной жилы, дрожь сотрясла тело. Я чудом удержался, чтобы не закричать.
Ослеплённый, но видящий, оглушённый, но слышащий, я уже не стоял, но, кажется, парил над этой кроваво-огненной бездной. Человеческие страдания — как они ничтожны! Они порождают сами себя, они собственные заложники, пленники, жертвы.
«В одиночку мне не справиться с этим демоном — моим желанием обладать, ибо через него утверждает себя жизнь моя, утверждает, чтобы погибнуть, сгореть в домне своего обладания!
Не нужна Жизни жизнь отдельная, Жизнь — охотница до золы жизни погибнувшей, и зола эта — пища для Жизни, а Жизнь есть нечто большее, чем жизнь».
Двери вагона с шумом открылись, и толпа вынесла меня на платформу, полную неясного, протяжного гула. Я шёл бессмысленно, не осознавая ни цели, ни побуждений, со всех сторон меня толкали снующие туда-сюда люди. Мир казался котлом, в котором варится обезличенная масса.
«Мне нужно ощущать Другого, ибо он — единственное ограничение моего желания обладания, — так говорило мне моё сознание. — Мне нужно ощущать Другого как то, чем нельзя обладать.
Мне нужно ощущать Другого, но не так, как делает это зверь, ощущая Другого как неизвестное. Мне необходимо ощущать Другого так, как могу я ощущать самого Себя».
На эскалаторе анфилада уходящих вверх светильников приковала мой бессмысленно подёргивающийся взгляд. Зрение теперь возвращалось, хотя и странным образом.
«Но как ощутить мне самого Себя, если для этого мне нужен Другой? А Другой неощущаем мною до тех пор, пока не ощущаю я самого Себя. Мы должны созидать друг друга, чтобы Жить.