Или в самом уборщике.
– Привет, Фред,– ответил Генри, а затем добавил: – Я должен был встретиться с мистером Годинесом, но его здесь нет.
Фред кивнул и достал из кармана связку ключей. Пока Генри ошеломленно молчал, Фред повернулся, вставил ключ в замок над дверной ручкой и повернул его.
Генри даже услышал тихий бам задвигаемого засова.
– Зачем вы это делаете? – прошептал Генри, горячо выдыхая слова. Он как будто слегка отделился от реальности, словно поток ледяной воды хлынул по его венам в мозг, замораживая все инстинкты – способность быстро мыслить, реакцию бежать.
– Ты этого не знаешь,– небрежно бросил Фред, потянувшись в один из многочисленных карманов грязно-желтого халата на боку тележки, такой мешочек, где обычно хранятся чистящие спреи, щетки и маленькие инструменты,– но в это время дня в кабинетах с 12 по 16 нет занятий. Весь этот конец коридора? – Фред пожал плечами.– Почти пустой.
Какая-то часть мозга Генри (медленно возвращавшаяся к работе, будто выключатели один за другим методично щелкали в положение ВКЛ) заметила что-то необычное в голосе Фреда. Он говорил не так, как обычно. Этот заторможенный, заикающийся, застенчиво-недалекий голос сменился на другой. На уверенный. На хитрый и опасный.
«Черт»,– подумал Генри; наконец, включились все переключатели, или, по крайней мере, большинство, и мальчик больше не думал о мистере Годинесе, который может спасти его и обсудить потом эссе об «Изгоях». Большой черный паровоз мыслей мальчика готов был с шумом протащиться по совершенно новым железнодорожным путям, а на бумажном билете, который пробил кондуктор, большими жирными буквами был проставлен штамп с одним и только одним пунктом назначения:
ПОБЕГ.
Фред медленно подошел к Генри, стратегически преграждая ему путь к двери. Генри заметил, что парты на его пути выглядели по сравнению с габаритами этого человека игрушечными,– безделушками, которые он мог легко отбросить, если Генри бросится к ним, чтобы добежать до двери, а жирные фиолетовые буквы на плакате теперь, казалось, выкрикивали Генри предупреждение: «САМЫЕ ЛУЧШИЕ, ГЕНРИ! ПОШЕВЕЛИВАЙ ЗАДНИЦЕЙ, ИЛИ ОКАЖЕШЬСЯ САМОЙ ЛУЧШЕЙ ЖЕРТВОЙ, ПАРЕНЬ!»
Фред дошел до первого ряда парт, и Генри теперь увидел, что мужчина вытащил из кармана желтого халата.
«Шприц»,– понял он и на долю секунды вспомнил поход к врачу за прививкой от столбняка (тогда ему было всего девять, и, учитывая его прошлое, он больше НИКОГДА не хотел видеть ни врачей, ни шприцов, что и привело к совершенно неприятному опыту. Дядя Дэйв потом объяснил, для чего был сделан укол, дал ему название, будто это могло успокоить охваченный ужасом разум). И теперь вид пластикового поршня с острием на конце вызывал у Генри ту же самую тошноту, от которой сводило живот. Теперь можно было не думать, что здесь происходит и что ему нужно делать. Остался лишь один вариант – бежать.
Но сначала я узнаю, о чем ты думаешь.
– Я буду кричать,– сказал Генри, используя угрозу как отвлекающий маневр, пока мысленно тянулся к уборщику; невидимый черный глаз широко раскрылся в нетерпении.
Фред рассмеялся, разум Генри достиг цели, и его затопили мысли этого человека: темные, ужасные, обманчивые.
Опасные.
Цвета, кружащие в его сознании, были чернее могилы, но почему-то яркие, словно заряженные энергией и живые. «Порочные,– перевело сознание Генри. А потом уточнило: – Смертельные».
БЕГИ.
Генри выскочил из-за стола и бросился к запертой двери. Он кричал на бегу, но все равно слышал, как парты врезаются друг в друга, пока их небрежно раскидывает в стороны разгневанный гигант.
Та же самая рука схватила Генри за шкирку и дернула назад. Вторая прошмыгнула дальше, словно большой паук, чтобы закрыть рот, когда мальчик закричал так громко, как только мог, в большую горячую ладонь, накрывшую его лицо от подбородка до скулы.
«СТОЙ!» – скомандовал его разум, и на долю секунды рука на лице слегка разжалась, будто внезапно почувствовав неуверенность, будто испугавшись. Генри яростно замотал головой.
– Ах ты маленький говнюк,– сказал мужчина незнакомым для Генри голосом – это был голос вовсе не Фреда-уборщика, а кого-то, с кем Генри встретился впервые.
Потом длинные, сильные пальцы крепко сжали его щеки, что-то твердое и острое вонзилось ему в шею, и цвета в его сознании разорвались в клочья – этакие неразличимые остатки утраченных эмоций и разбитых мыслей.