— Бесспорно. Эту написать надо. Да, забыл спросить вас: как скоро после своего двойного прощения Тиррел получил назначение во Францию? И как скоро после предполагаемой услуги, оказанной им Генриху в июле 1486 года, он стал комендантом замка Гисне?
На лице Кэррэдайна появилось лукавое выражение.
— Долго же мне пришлось ждать этого вопроса, — улыбнулся он. — Думал уже, что придется самому выложить вам всю подноготную перед уходом, если не спросите. А ответ таков: почти сразу же.
— Так… Еще один подходящий камешек в мозаике. Интересно, было ли это место коменданта просто вакантно, или же Тиррела отправили во Францию специально по указанию Генриха, который хотел, чтобы Тиррел находился подальше от Англии.
— Готов держать пари, что все было наоборот: это сам Тиррел хотел оказаться подальше от Англии. Если бы я был подданным Генриха VII, я бы безусловно хотел, чтобы он правил мной издалека. Особенно если бы мне довелось выполнить тайное поручение Генриха, который мог и не пожелать, чтобы я дожил до преклонного возраста.
— Да, вероятно, вы правы. Он не только отправился за границу, но и остался там, как мы уже выяснили. Любопытно.
— Он был не одинок. За границей оставался и Джон Дайтон. Я не смог установить личности тех людей, что могли играть ту или иную роль в убийстве принцев. Письменные свидетельства времен Тюдоров весьма противоречивы. Придворный летописец Генриха — Полидор Вергилий — утверждает, что убийство произошло, когда Ричард находился в Йорке. Согласно святому Мору, это случилось еще раньше, когда Ричард был в Уорике. И действующие лица в каждом таком сообщении меняются. Не знаю, например, кто такой Уилл Слейтер или Майлс Форест. Но Джон Дайтон и впрямь существовал. Графтон пишет, что он долгое время проживал в Кале, «презираемый всеми», и умер там в полной нищете.
— Если Дайтон так нуждался, не похоже, чтобы он служил Генриху. Кем он был?
— Ну, если это тот самый Джон Дайтон, то уж он, во всяком случае, не нуждался. Он был священником и жил совсем неплохо за счет своей синекуры. 2 мая 1487 года Генрих даровал некоему Джону Дайтону все доходы с Фулбека — это в Линкольншире, неподалеку от Грантэма.
— Так, так… — протянул Грант. — В 1487 году. И он тоже живет за границей и не бедствует…
— Угу. Очень мило, не правда ли?
— Превосходно. А кто-нибудь объясняет, почему этого самого Дайтона не притащили за загривок домой, чтобы повесить за цареубийство?
— Нет, никто… Кажется, никто из пишущих о Тюдорах историков не способен перейти от «Б» к «В».
— Вижу, вы начали усваивать мои уроки, — рассмеялся Грант.
— Еще бы. Ведь сейчас я изучаю не только историю, но и методы Скотленд-Ярда… Ну, на сегодня, кажется, все. А в следующий раз, если будете хорошо себя чувствовать, я прочитаю вам две первые главы из своей книги. — Кэррэдайн помолчал и спросил: — Вы не против, мистер Грант, если я посвящу книгу вам?
— Мне кажется, лучше бы посвятить ее Кэррэдайну Третьему, — пошутил Грант.
Но младший Кэррэдайн, очевидно, относился к этому вопросу серьезно.
— Я не собираюсь использовать посвящение, чтобы подлизаться, — твердо заявил он.
— Ну что вы, — поспешил исправиться Грант. — Просто из уважения…
— Не будь вас, я бы никогда не взялся за это дело, мистер Грант, — оказал юноша, стоя посередине палаты, одновременно серьезный, взволнованный и даже величественный в пальто с развевающимися длинными полами. — Я хотел бы выразить вам в посвящении всю признательность…
— Я буду рад, конечно, — пробормотал Грант. Царственная фигура в центре палаты вновь приобрела мальчишеские очертания, неловкий миг прошел. В итоге Кэррэдайн ушел из больницы не только таким же радостным и оживленным, как и пришел, но и окрыленным и напыжившимся от гордости.
А Грант еще раз перебрал в уме новые факты, мысленно разложил их по полочкам на противоположной стене и принялся за работу.
16
Она была изолирована от внешнего мира, эта добродетельная златокудрая красавица.
Впервые обратив внимание на золотые кудри, Грант удивился. Может быть, скорее — подернутые серебром? Жаль, что слово «блондинка» дегенерировало настолько, что обрело некий вульгарный оттенок.
Итак, ее заточили до конца дней, чтобы избавиться от возможных неприятностей. Водоворот бурных событий сопровождал ее всю жизнь. Ее брак с Эдуардом потряс Англию. Она стала пассивной причиной гибели Уорика. Ее любовь к своему роду привела к созданию в Англии новой партии и помешала Ричарду мирно взойти на престол. Трагедия при Босворте также имела косвенное отношение к скромной церемонии бракосочетания в глуши Нортхэмптоншира, когда она стала женой Эдуарда. Никто не желал ей зла; даже Ричард, против которого она так согрешила, простил ей все содеянное ее родными. Никто — пока не появился Генрих.