— Miserere mei, Deus, secundum magnam misericordiam tuam.
И пятеро священников ответили ему:
— Et secundum multitudinen miserationum tuarum, dele iniquitatem meam [17].
Их строгие голоса были так не похожи на звенящий голос солиста…
Солдаты опустились на колени. Все плакали, в то время как епископ благословлял их. В памяти Франсуа возникли другие плачущие солдаты: это было в минуту смерти дю Геклена и вызванной ею скорби.
Пока процессия стояла рядом со стражей, взгляд Франсуа скользил по Сен-Бенезе. Мост был освещен по обеим сторонам равномерно расставленными факелами, так что никто не мог пройти по нему незамеченным. В первой его трети над правой аркой возвышалась небольшая часовня Сен-Никола, а позади нее было воздвигнуто заграждение. Оно и обозначало границу, которую не имели права пересечь зачумленные.
Епископ и священники вновь пустились в путь, распевая стихи псалма.
— Amplius lava me ab iniquitate mea et a peccato meo munda me [18].
— Quoniam inquitatem meam ego congosco et peccatum meum contra me est simper [19].
Франсуа побежал за ними:
— Жан, ларчик не пуст! Я любил, когда был слепым! Я любил, слышишь?
Он тоже упал на колени. Его душили рыдания.
— Бог существует, Жан.
Он почувствовал руку на плече: это был великий исповедник.
— Разве подобные вещи говорят епископу?
— Но, ваше преосвященство, он не…
— Знаю. Но я знаю также, что сейчас он выполняет волю Господа, даже если и сам не осознает этого… Смотрите!
Процессия, продолжая распевать, остановилась перед часовней Сен-Никола. На другой стороне моста появился какой-то силуэт, закутанный в плащ. Мужчина или женщина? С точностью определить было невозможно. Да это и не имело значения: там стоял больной, умирающий, который услышал божественное пение.
Остановка епископа и священников перед часовней была долгой. При каждом куплете все новые силуэты появлялись за заграждением. На этот раз разглядеть их было легче: опирающиеся на палку старики, женщины с детьми на руках…
Вильнев-лез-Авиньон пробудился и спешил сюда. Нет, святейший отец не покинул их! Он посылает им Бога в лице этого епископа и священников, которые согласились разделить их страдания и смерть.
Miserere закончилось. Процессия подошла к заграждению. Зачумленные открыли его и закрыли вновь.
Все еще стоя на коленях, Франсуа прошептал:
— Жан!
Митра и жезл стали неразличимы, их поглотили силуэты на мосту. Все было кончено…
Великий исповедник, оставшийся с этой стороны, велел Франсуа подняться.
— Идемте, сын мой! Вы подверглись тяжкому испытанию. Ибо я предполагаю, что перед смертью брат открыл вам все.
— Вы знаете?
— Я знаю, что он рассказал о вас Иннокентию VI, затем Клементу VII. Герб вашего рода, «раскроенный на пасти и песок», перстень со львом и перстень с волком, дело, которое вы должны исполнить во вторую половину своей жизни… Я знаю все.
У Франсуа перехватило дыхание. Два Папы! Жан говорил о нем с двумя Папами, которые еще задолго до него самого узнали наиболее сокровенные его тайны! Франсуа был потрясен до глубины души. За последние несколько часов на его плечи опустилась неподъемная ноша откровений и страдания. Он пошатнулся и чуть было не потерял равновесие.
— Идите, сын мой! Отдохните несколько часов в моем особняке. Одиночество было бы для вас слишком тяжко.
Крестный Жана поддерживал его, когда Франсуа брел по пустынным улочкам Авиньона в сопровождении единственного слуги, несущего фонарь. Франсуа услышал пение петуха и два удара на колокольне, возвещающие первый час [20].
День начинался, первый день второй половины его жизни.
Глава 5
СРЕДИ МЕРТВЫХ
Несмотря на терзающую его боль, Франсуа вновь принялся выполнять обязанности, от которых его отвлекла болезнь брата. Проходили дни, а чума продолжала свирепствовать в Вильнев-лез-Авиньон. Он убеждался в этом каждый раз, когда оказывался на крепостной стене или какой-нибудь возвышенности. В полях вокруг Вильнева устроили кладбища, и повозки регулярно подъезжали туда со своим зловещим грузом. Слышался беспрестанный похоронный звон, а когда ветер дул в сторону Авиньона, чувствовался отчетливый запах разложения и смерти.
Франсуа отчаянно пытался разглядеть брата. Он думал, что процессию из пяти священников с большим крестом пропустить невозможно, но ничего не видел…
Во всех церквях Авиньона беспрестанно молились за больных чумой на том берегу, и волнение, вызванное уходом туда святого Жана Златоуста, было огромным. Перед домом, который прежде принадлежал ему, ставили свечи и клали пожертвования. Говорили, что, когда придет точное известие о смерти святого отца, его немедленно канонизируют.
Все эти страшные дни Франсуа не переставал думать о том, что сказал ему брат: две стороны герба, приказ Эда де Вивре, который в действительности был не мясником, а философом. Но разум его был переутомлен. Слишком много всего случилось, и слишком мало времени прошло с того памятного дня.
Вечером 30 ноября 1387 года Франсуа был назначен командиром гарнизона моста Сен-Бенезе. После исхода Жана с четырьмя священниками Франсуа впервые вернулся на эти памятные места. Он созерцал расставленные на мосту факелы, маленькую часовню Сен-Никола и страшное заграждение, и мысли его были мрачны, как никогда.
Только что отзвонили первый час, и занимался грустный день поздней осени, когда на том конце моста Франсуа заметил оживление. Он тут же дал приказ арбалетчикам приготовиться. Вскоре перед заграждением предстала дюжина жителей Вильнева. Размахивая кусками белой материи, они закричали:
— Чумы больше нет!
Чумы больше нет? Да возможно ли такое?.. Франсуа стал размышлять и вспомнил, что действительно последние дни не было слышно погребального звона и повозки не отвозили на кладбище мертвецов.
Когда жители Вильнева попытались отодвинуть перегородку заграждения, их командир велел арбалетчикам стрелять поверх голов. Люди поспешно отступили.
Следовало сохранять хладнокровие. Франсуа решил остаться здесь, чтобы следить за мостом, и послал сержанта в папский дворец, чтобы сообщить новость и получить соответствующие распоряжения. Посланник вернулся час спустя с инструкциями от самого Клемента VII: до 24 декабря объявить карантин; если к этому дню не будет выявлено ни одного нового случая чумы, сообщение по мосту будет восстановлено и святой отец лично прибудет в Вильнев отслужить полуночную мессу.
Делегация из Вильнева вернулась к заграждению, держась на почтительном расстоянии. Франсуа прокричал им приказ Папы. Ответом ему стали радостные восклицания. Он увидел, как люди уходят, чтобы сообщить новость другим обитателям предместья.
***
В течение последующих недель в Вильневе не произошло ни одного нового случая чумы, и утром 24 декабря Франсуа в составе офицеров папского отряда участвовал в торжественном подъеме заграждения. На мосту было черно от людей, и ликование жителей Вильнева было неописуемо. Первый же человек, которого Франсуа спросил о брате, рассказал ему все.
— Где епископ Бергамский?
— Увы, он умер, монсеньор.
Такой ответ не вызвал у Франсуа никаких эмоций. Мысль о том, что брат мог остаться в живых, ни на минуту не приходила ему в голову.
Он резко произнес:
— Мне известно, что он умер. Я хочу знать, где он похоронен?
— В картезианском монастыре Валь-де-Бенедиксьон, монсеньор.
Франсуа быстро прошел сквозь толпу. Как и все в Авиньоне, он хорошо знал Валь-де-Бенедиксьон, самое значительное религиозное сооружение, возведенное совсем недавно папой Иннокентием VI. Именно в этой церкви Клемент VII собрался отслужить полуночную мессу.
Вскоре Франсуа уже входил в новые ворота монастыря. Монах, открывший ему, очень разволновался, узнав, что перед ним — брат епископа Бергамского.
— Святой, сын мой! Это был святой!
Он провел посетителя на обширное монастырское кладбище и показал скромную плиту из песчаника, возле которой на коленях молился какой-то священник.
17
Смилуйся надо мной, Господи, в твоей доброте и твоей великой нежности, сотри грехи мои (лат.).
20
Церковный день разделен на службы. Днем, в светлое время суток, служатся часы: первый, третий, шестой и девятый; ночью, в темное время суток, — вечерня, повечерие, полунощница и утреня. Служба первого часа посвящена воспоминанию судилища у Каиафы, шествия к Пилату и клеветы на Спасителя.