Но вот около шести часов движение вдруг прекратилось. В чем дело? Гильом и Ангерран вопросительно переглянулись, остальные рыцари тоже ничего не могли понять. Внезапно разнесся слух: битва началась; король вместе со сторожевым охранением уже столкнулся с врагом, его теснят, ему нужна подмога. Кто-то крикнул: «Вперед!», другие голоса подхватили этот вопль, и каждый пришпорил коня. Никто даже не обратил внимания на двух маршалов, которые спешили передать войску приказ короля — прекратить беспорядочную скачку.
— Остановите знамена! Именем короля! Во имя Господа и монсеньора нашего святого Дени, стойте!
Оба маршала быстро затерялись в общей свалке. У всех на уме было лишь одно — драться, и каждый стремился поспеть первым. Гильом де Вивре увидел, как Ангерран де Куссон немного вырвался вперед. Он тут же вспомнил вызов, брошенный им шурину, и заторопил своего коня.
Ни один из рыцарей, помчавшихся в атаку, не отдавал себе отчета в истинном положении вещей. А дело обстояло так: всего несколько минут назад разведчики добрались до неприятельских позиций и доложили королю: «Англичане стоят, надежно укрепившись, и выглядят вполне свежими». Так что после изнурительного марша по самой жаре нет никакого смысла атаковать противника прямо сейчас. Лучше стать лагерем и перенести дело на завтра.
Филипп, ехавший во главе своей армии, одобрил это мнение и остановился. Но рыцарская конница, у которой боевого пыла имелось больше, чем дисциплины, была сбита с толку этой остановкой и решила завязать сражение по собственной инициативе. Тут-то и разразилась гроза.
Она была вполне под стать той жаре, которую сменила, — то есть ужасной. Внезапно разверзлись небеса, и на землю хлынули потоки дождя. Французы сразу же остановились. Не было никакой возможности поступить иначе: вода свободно заливалась в доспехи, и их вес, без того внушительный, сделался просто чудовищным. Видимости сквозь забрало не стало никакой. Один за другим рыцари застывали там, где их застигла гроза, и все войско ждало вразброд, пока кончится ливень.
Прекратилась гроза столь же внезапно, как и началась. Из-за клубов пара, окутавших влажную землю, вновь выглянуло сияющее солнце. Гильом де Вивре, остановившийся, как и прочие, осмотрелся. Но напрасно он искал тех, с кем вместе бросился в атаку. Их не оказалось рядом. Его по-прежнему окружали рыцари, но это были уже какие-то другие. Ангерран тоже исчез, да и знамени Бретани нигде не было видно. Это слегка встревожило Гильома, но, обернувшись, он обнаружил своего оруженосца с флажком цветов «пасти и песок» и вновь обрел уверенность в себе. Рыцари вокруг снова начали двигаться, и сеньор де Вивре тоже пришпорил коня…
…Поскольку с окончанием грозы французская конница во исполнение неверно понятого приказа вновь устремилась в атаку. Это было сущее безумие! Размокшая земля засасывала копыта лошадей, те увязали и спотыкались, разбрызгивая грязь во все стороны и издавая пронзительное ржанье. В небо снова поднялись птицы, прятавшиеся на земле от грозы; туча воронья поднялась над Кресийским лесом и распласталась над французским войском.
Многие крестились, ибо видели в этом знак поражения и гибели. Но отступать было уже слишком поздно, и они продолжали нестись вперед.
Тут-то им и повстречались бегущие пехотинцы. Гильом узнал их, поскольку проделал с ними путь от самого Сен-Дени. Это были генуэзские арбалетчики, нанятые французским королем, те самые, которые должны были одержать верх над английскими лучниками. Но почему, в таком случае, эти трусы убегают, побросав оружие!
Среди рыцарей поднялся крик:
— Предатели! Бей их!
Гильом де Вивре почувствовал, как его охватывает безграничное негодование. Он обнажил меч и, когда один из беглецов оказался вблизи, обрушил мощный удар на его каску. Человек покачнулся, но не упал, а схватился за виски руками. На него наткнулась лошадь скакавшего сзади оруженосца. Тот подхватил беглеца и точным движением перерезал ему горло. Гильом, раздраженный, что так сплоховал, нацелился на следующего генуэзца, и этого свалил с первого раза. Повсюду вокруг него безумствовала та же резня.
Ни Гильом, ни его товарищи не знали, что в бегстве арбалетчиков повинна отнюдь не их трусость, а очередной удар судьбы. Как только кончилась гроза, Филипп VI бросил их против английских лучников. Те повиновались и приблизились к противнику на расстояние выстрела, но арбалеты, тетивы которых размокли от дождя, разом вышли из строя. Англичане, поджидавшие врага в укрытии, позаботились спрятать луки от дождя и теперь немедленно засыпали арбалетчиков градом стрел. Что еще могли поделать несчастные генуэзцы, кроме как бежать, побросав свое тяжелое и ставшее бесполезным оружие? Англичане могли спокойно и уверенно ожидать приближения французской конницы. К тому же в их пользу было еще одно обстоятельство: они стояли спиной к западу, а атакующим французам заходящее солнце било прямо в глаза.
Ослепленный закатными лучами, Гильом щурился, но все же был уверен в том, что не ошибается: те люди, выстроившиеся за изгородью, — англичане; он первым добрался до врага — между ними никого! Пьяный от гордости, понукая своего коня, который с трудом поднимался по крутому и грязному склону, сеньор де Вивре прокричал изо всех сил:
— Мой лев!
Англичане, целясь немного сверху, натянули свои луки. Французская конница рванулась в атаку. Это было впечатляющее зрелище, и, чтобы не поддаться панике, стрелкам понадобилась большая твердость духа. Во всю ширину холма на них хлынула стальная волна, кричащая, лязгающая, ощетиненная флажками и знаменами. Убойная дальность полета стрелы из лука — сто метров. Для лошади это десять секунд галопа. За десять секунд можно успеть выпустить лишь две стрелы. Каждый лучник, стало быть, имел всего две стрелы, чтобы остановить эту лавину, иначе все они пропали. И вот первая стая стрел взвилась в воздух…
Гильом увидел, как внезапно потемнело небо, словно опять началась гроза; на всем скаку он склонился к шее своего коня. Горизонт прояснился, и вновь его заволокло тучей. И опять Гильом прошел сквозь нее невредимым. Теперь он оказался в винограднике. В нескольких метрах от него разбегались английские лучники! Значит, ему удалось, он проскочил! Он высоко поднял свой меч, но тут грянул гром.
Это случилось так внезапно, что его конь отскочил, поскользнулся в грязи и упал, перебросив всадника через голову. Гильом поднялся на ноги. Конь был еще жив, но ему от этого было не легче: животное напоролось на виноградную лозу и теперь выдирало себе внутренности, силясь освободиться. Оруженосец сира де Вивре, оказывается, следовал за ним и теперь был рядом — мертвый. Большой чугунный шар размозжил ему грудь и застрял меж ребер.
Гильом ничего не понимал. Да и как бы он смог что-то понять? Только что, впервые в Западном мире, было пущено в ход огнестрельное оружие и на его глазах собрало свою первую жатву.
В любом случае размышлять было некогда. Английские лучники, которых Гильом совсем недавно видел убегающими, теперь возвращались. Под свист стрел Гильом вскочил на лошадь своего оруженосца и помчался прочь.
Впервые в жизни он поддался страху. Он скакал, сталкиваясь с рыцарями, которые вновь поднимались в атаку. Один из них обозвал его трусом и метнул в него свой меч, но не попал. Гильом скакал, не останавливаясь. Да, правда, он вел себя как трус, но ничего не мог с собой поделать. Он умел сражаться только против рыцарей или пехотинцев, но не против тучи стрел, не против грома, исторгающего смертоносные ядра.
Когда Гильом остановился, наконец, вокруг простирался лес. Лес Креси, без сомнения. Темнело. Беглец слышал вдалеке крики и грохот битвы, но не смог определить, где это. Гильом де Вивре окончательно заблудился.
Как раз в этот момент с мельницы, расположенной на вершине холма, Эдуард III наблюдал за течением битвы. Он был близок к полной победе. Ему уже не требовалось отдавать никаких приказов, оставалось просто довериться ходу событий. Французская армия уничтожала себя сама. С отвагой, с которой могло сравниться разве что ее безумие, рыцарская конница предпринимала атаку за атакой, беспрепятственно позволяя протыкать себя стрелами и пиками. Уже начали свою страшную работу «подрезчики» — валлийские пехотинцы, вооруженные длинными древками с лезвиями на конце, которыми они подрезали поджилки лошадям и добивали упавших на землю рыцарей. Поскольку приказ Эдуарда был недвусмыслен: никакой пощады! Англичан слишком мало, чтобы они могли позволить себе брать пленных.