Перед его глазами проходили образы: вот Маргарита учит его читать, вот уводит на дозорную площадку донжона и ведет перед ним туманные речи, вот бросается с рогатиной на раненого кабана. Франсуа любил мать и восхищался ею, но как бы с опаской, ибо к его привязанности всегда примешивалось что-то болезненное. Франсуа вспомнил о Жане. Для старшего брата случившееся стало откровением. Значит, меньшой что-то знал, и сейчас вон там, на высоком склоне, мать посвящает его в какую-то тайну. Какую именно? Наверняка Жан не расскажет ему, если не сочтет нужным. Решение останется только за ним. С самого начала чумы Франсуа де Вивре чувствовал себя младше своего брата. На его долю досталась лишь физическая сила, во всем же остальном он был гораздо слабее.
К вечеру могила была велика уже настолько, что могла бы вместить быка, а Франсуа, весь перепачканный землей, стер себе руки до кровавых мозолей. Наконец он остановился и сел на краю.
Немного погодя появился Жан. Он спускался с холма, неся их мать на руках. Раньше Франсуа постоянно видел своего брата отступающим перед малейшим физическим усилием, но теперь Жан шел твердым шагом, словно Маргарита весила не больше куклы. В какой-то миг у Франсуа мелькнула мысль помочь брату, но что-то подсказало ему, что он не должен этого делать. Он довольствовался тем, что встал, повернулся навстречу и ждал.
Легочная чума, которая унесла их мать, действует стремительно, поэтому бубоны и черные пятна не успевают развиться. Лицо Маргариты чудесно сохранилось. Жан закрыл ей глаза. Никогда еще ее кожа не казалась такой белой, а волосы — такими черными. Не оставив брату времени рассмотреть мертвую мать получше и по-прежнему держа ее на руках, Жан спрыгнул в яму. Он бережно положил свою ношу на дно, выбрался и бросил на тело первую горсть земли. Франсуа бросил вторую. Когда они закончили и притоптали землю, была уже ночь.
И тут раздался волчий вой. Франсуа вздрогнул и подобрал с земли камень, которым рыл могилу. Жан остановил его:
— Нет. Не надо.
Послышалось отчаянное ржание. Лошади! В смятении мальчики привязали их кое-как, на самой кромке поляны. Франсуа бросился бежать, но было уже поздно. Напуганные волчьим воем, те оборвали привязь и умчались в лес. Он попытался было преследовать их, но все оказалось напрасно. Франсуа вернулся назад. Теперь они остались совсем одни, пешие, без оружия, без денег, в глухом лесу, из которого, может быть, никогда не выберутся…
Завидев Жана, Франсуа жестом дал ему понять, что потерпел неудачу. Но тот его даже не заметил. Жан стоял на коленях, опустив голову и сложив руки. Волк-одиночка по-прежнему выл в лесу. И Франсуа внезапно понял. И был так этим потрясен, что ему почудилось, будто все его тело заледенело, а сердце остановилось.
— Это… она?
— Да.
— И… что она говорит?
— Она молится за нас.
Франсуа опустился на колени рядом с братом. Вскоре то тут, то там, скрытые в ночи, другие волки присоединились к первому, и двое детей, прижавшихся друг к другу, стали молиться вместе с ними.
Глава 4
МЕССИР МЕРТВЯК
Сама того не зная, Маргарита де Вивре почти вывела своих детей из леса. Когда на следующее утро, при ясном и теплом солнце, они снова пустились в путь, им понадобилось всего несколько минут, чтобы добраться до опушки. Они вышли на широкую дорогу и выбрали направление наугад.
В одиночестве они оставались недолго. Вскоре им попались навстречу какие-то люди. При виде этих путников обоих мальчишек пробрала дрожь. В этот раз, несмотря на всю свою храбрость, они твердо решили, что им конец.
Незнакомцы были одеты во все белое. Кроме штанов, на каждом имелся балахон средней длины из белого сукна, а на голове — белый же куколь с четырьмя дырками: две для глаз, одна для носа и одна для рта. В левой руке все они держали крест, а в правой — треххвостый бич с шипами на конце. Один из них приблизился к детям.
— Кто вы такие?
Он был крив на один глаз, через дыру в капюшоне виднелась пустая глазница. Превозмогая ужас, Франсуа рассказал, как они заблудились после смерти их матери, потеряв все, что у них было. Незнакомец кивнул своим куколем.
— А ты знаешь, кто мы такие?
Жан и Франсуа отрицательно замотали головами.
— Я Мартен Гильом. Мы с братией ходим по дорогам и проливаем свою кровь во искупление наших грехов и к вящей славе Христовой. Покажите им свои спины, братья.
Остальные призраки повиновались. Франсуа и Жан вскрикнули: вся их плоть была сплошной кровоточащей раной, словно они продирались через колючие заросли или побывали в когтях дикого зверя.
Мартен Гильом продолжил:
— Сам Бог научил нас, как поступать. Это сказано в письме, которое ангел принес во храм святого Петра в Иерусалиме, а наши паломники передали мне. В том письме велено было набрать ровно тридцать три человека на срок в тридцать три дня, точно по числу лет, прожитых Спасителем. Мы должны ходить по городам и весям и бичевать себя на площадях. Нам запрещено брать пищу собственными руками, говорить с женщинами и мыться иначе, как в лохани, поставленной на землю. Хотите пойти с нами, братики? Вы поможете нам питаться.
Франсуа поспешно согласился. Путешествуя вместе с этими чужаками, они, возможно, не умрут с голоду, и, кто знает, может быть, даже вернутся домой. И они с братом двинулись вслед за своими странными попутчиками.
Тогда, в середине 1349 года, сообщества, подобные этому, попадались сотнями, а может, и тысячами. Они скитались из конца в конец по всей Франции. Флагелланты — «бичующиеся» — были порождением чудовищного психологического шока, вызванного эпидемией — «черной Смертью», или «поветрием», как ее тогда называли. Они утверждали, что не рискуют заболеть сами и, более того, своим самоистязанием способны прогнать болезнь. Поэтому повсюду они встречали радушный прием. Запуганное население готово было ухватиться за любую, сколь угодно малую надежду. А при виде бичеваний люди получали даже некоторое удовольствие. Ведь с того самого времени, как началась чума, они не имели никаких других развлечений. И все же ни Церковь, ни королевская власть не могли приветствовать это еретическое движение и расценивали флагеллантов не иначе, как возмутителей спокойствия.
Следуя за бичующимися, Франсуа и Жан прошли через множество деревень. Они ни о чем не думали, просто шли вперед, и все. Так продолжалось до тех пор, пока они не добрались до городка, чуть более крупного, чем селения, попадавшиеся им раньше.
Все началось, как обычно. Флагелланты остановились на главной площади, окруженные любопытствующими. По приказу Мартена Гильома они сняли суконные балахоны. Шестнадцать из них легли на землю, а шестнадцать других встали над ними с бичами в руках. Мартен Гильом, который держался как полководец перед войсками, принялся читать нараспев:
Всыплем же друг другу, братья!
Ударим сильней по нашей мерзкой плоти!
В память о великом страдании Христовом
И о его жалостной смерти;
О том, как он схвачен был злобным народом,
И предан, и продан, и судим облыжно…
В память о муках его пречистой плоти
Ударим сильнее, ударим, братья!
Шестнадцать человек взмахнули бичами и, хором повторив за вожаком: «Ударим!», хлестнули лежавших. Так повторилось тридцать три раза. Затем они поменялись местами со своими товарищами и тоже получили тридцать три удара. Наконец все тридцать три, выстроившись в ряд, стегали Мартена Гильома, который сам нанес себе последний удар.
Закончив бичевание, флагелланты вновь облачились в балахоны. Мартен Гильом потребовал тишины, заявив, что хочет сообщить что-то очень важное.
Но вдруг из толпы зрителей выступило новое действующее лицо. Это был длинный и худой молодой человек с дорожной сумой за плечами. Рядом с котомкой болтался и музыкальный инструмент — виола. Одним прыжком он оказался перед Мартеном Гильомом.