– Я уверена, что Насбаум мог бы сразиться с вашими кулинарами, он великолепный повар, – сказала я.
– Зависть – плохое чувство, – игриво погрозила мне пальцем мать.
Потом мы перешли к следующему столу. Он был сервирован сладкими блюдами, в причудливые бокалы был налит апельсиновый сок. Сменился и сорт вина.
Выбор десерта, судя по всему, делался по вкусу матери, и мы с Джимми были к нему несколько равнодушны. Мы только мечтали поудобней устроиться в креслах и немного передохнуть. Небо вняло нашим молитвам, подали кофе, и мы перешли за большой стол.
– Может быть, после обеда немного прогуляемся, не выпуская бокалы из рук? – предложил Бронсон.
– Хорошо, – согласился Джимми; расслабленность после еды, похоже, ему была незнакома.
– Я, пожалуй, пас, – попробовала отговориться я.
– Я тоже, – поддержала меня мать.
– Уверяю, это будет приятно, тем более желание хозяина дома – закон для гостей. Прошу, – мистер Алькот встал и подошел к боковой двери в комнате.
Ливингстон распахнул перед нами створки, и мы оказались на небольшой веранде, ведущей в чудесный сад. Прогулку можно было действительно назвать приятной. Джимми шел рядом с Бронсоном и обсуждал технические тонкости постройки дома, в то время как я выслушивала восторги матери по любому, даже самому незначительному поводу.
– Мама, я слишком устала, чтобы беседовать во время прогулки. – Но мои слова, к сожалению, никто не услышал.
Через некоторое время мы вернулись в дом и расположились в гостиной. К нам подошел Ливингстон и наполнил бокалы шерри. Мы с Джимми оказались в креслах справа от беломраморного камина. Как только Ливингстон оставил нас, Бронсон поднял свой бокал и с улыбкой посмотрел на мать.
– Настало время для главного тоста, тоста-объявления, – значительно провозгласил он.
Мать нервно рассмеялась.
Нехорошее предчувствие снова овладело мной. Внутренний голос предостерегал меня от этой поездки, но я не хотела его слушать, он предостерегал меня, когда мы сидели за обеденным столом, но... Я взяла руку Джимми и сжала ее.
– Мы хотим огласить то, что раньше было достоянием нас двоих. Так, Лаура? – начал Бронсон.
– Да.
– У нас завтра состоится помолвка, – объявил он, – а в течение недели мы поженимся, все будет очень тихо, по-семейному.
– В течение недели, – не в силах выдержать закричала я, – ведь прошло меньше двух месяцев со дня смерти Рэндольфа!
Как цветок после дождя, сникла мать от моего крика.
– Я знаю это, – сказала она, – знаю так же, как и знала твою реакцию. Я знала это! Мое счастье для тебя ничто, Дон?
– Но ты могла предупредить меня, – я переводила взгляд с нее на Бронсона. – Нельзя было немного подождать?
– Ты, как никто другой, Дон, знаешь, – тихо проговорила мать, – что мой брак с Рэндольфом не был настоящим. Он был влюблен в свою мать и выдавал это каждым движением, каждой фразой. Ты даже не представляешь, как я страдала. – Она сползла на колени и зарыдала.
– Не надо сейчас, Лаура.
Бронсон склонился над ней и стал успокаивать. Он взял ее руки и, положив их себе на плечи, поднял возлюбленную.
– Да, она не знает. Она злится потому, что не знает всего. – Мать успокоилась и даже улыбнулась.
Бронсон повернулся ко мне, его взгляд выражал презрение и укор.
– Хорошо, сейчас она узнает все, что должна знать.
Мать постаралась жестом остановить его, но Бронсон продолжал:
– Пришло время, Лаура.
– Я так не могу, – заплакала мать, – слишком тяжело об этом думать, вспоминать. Я не могу говорить об этом. – Мать схватилась за сердце.
– Тогда позволь мне, я тоже иду на это с тяжелым сердцем, но нужно начать. У нас не должно быть секретов, мы должны стать одной семьей.
Мать закрыла глаза и тяжело вздохнула.
– Хорошо, – Бронсон кивнул. – Джимми отвезет тебя, а Дон останется здесь, и мы поговорим. Я отправлю ее со своим шофером.
– Хорошо, – согласился Джимми.
– Джимми может слышать все, что здесь будет сказано, – заявила я.
Джимми отвел меня в сторону.
– Может быть, ему будет неудобно говорить при мужчине. – Он повернулся и взял мать под руку.
– Спасибо тебе, Бронсон, – сказала она, – вечер был чудесным. И я смогу не будоражить свою память.
Кивнув мне, мать с Джимми вышли, провожаемые Бронсоном.
Вскоре он вернулся, сел напротив меня, скрестил ноги, допил бокал шерри и начал...
ТАЙНА ИЗ ПРОШЛОГО
– Сначала я хочу рассказать немного о себе, чтобы тебе легче было понять, что произошло.
Бронсон опустил голову и исподлобья посмотрел на меня.
– Когда я родился, моя семья купалась в деньгах, детство у меня было вполне обеспеченным. Мой отец был человеком дела. Мать же была очень теплой и мягкой женщиной. Она была мягче отца, мягче собственных детей и не соответствовала имиджу Алькотов. И я, и Александра, оба понимали, насколько важно поддержание имиджа. Нас научили, что респектабельность – это гора, на которой нужно быть постоянно начеку, чтобы не свалиться. Мы смотрели на всех сверху вниз, даже когда поступили учиться в престижную школу на севере. Мы имели деньги и силу – силу изменить жизнь окружающих. Как инвестор и банкир мой отец контролировал очень многое. Короче, я считал себя чем-то вроде маленького принца, который однажды займет трон отца и будет опорой традициям Алькотов.
Он откинулся назад, нервно постукивая пальцами по подлокотникам, и улыбнулся.
– Это была маленькая внутренняя драма. Но многие узнали о ней, и люди, имеющие вес, тоже начали верить в наше высокое паблисити. В этом была заслуга отца. Потом, – Бронсон закрыл глаза, – у Александры обнаружились резкие боли. Поэтому и потому, что все мы были уверены в своей значимости, она впала в сильнейшую меланхолию. Она чувствовала разочарование в себе, в жизни, в родителях, особенно в отце. Несмотря на это она поступила учиться, стала студенткой, хотя боль все усиливалась. Я ее очень любил и чем мог помогал.
Он ностальгически улыбнулся.
– Она всегда выговаривала мне, что я трачу так много времени на нее: «Общайся чаще со своими друзьями, гоняйся за хорошенькими девчонками и отстань от своей больной сестры». Но я не мог оставить ее. Когда в институте никто не обращал внимания на нее, я брал сестру за руку, и мы тихонечко танцевали. Я один водил ее в кино и на шоу, однажды мы на автомобиле съездили в горы. Я брал ее санки, и мы вместе съезжали с горы. Потом она старалась смотреть или делать только то, что могло заинтересовать меня. Иногда она говорила о том, сколько любопытного я делаю без нее, и мне нечего было ответить. Мне хотелось сделать ее жизнь как можно более насыщенной. Она все понимала. В моей жизни начали появляться молодые женщины, ведь я был человеком, и мне казалось, что общаясь с ними, я изменяю сестре, о некоторых из них она догадывалась.
– Среди этих юных дев была и моя мать?
Он некоторое время молча смотрел на меня, барабаня пальцами по столу, потом подошел к окну и вдруг резко обернулся ко мне. В его глазах светилось чувство, чувство мужчины к своей старой возлюбленной. Такой же взгляд я видела у Джимми, когда он смотрел на меня, влюбленный, но сдерживаемый табу инцеста.
– Твоя мать была и осталась одной из самых красивых женщин на побережье Катлеров, и, как все красивые женщины, она всегда была в центре внимания мужчин.
– Да, они к ней всегда липли, как мухи. Бронсон улыбнулся, но покачал головой.
– Не совсем удачное сравнение. Кстати, многое ли ты знаешь о детстве и юности своей матери?
– Нет, она никогда не рассказывала об этом. А если я спрашивала, она ограничивалась ничего не значащими репликами. Единственное, что я знаю точно, это то, что ее родители умерли, когда она была ребенком.
– Да, тогда она была ребенком, юной девочкой, не знающей мир, обожествляющей своего отца. Но Симон Томас был повеса, не пропустивший ни одной достойной внимания женщины. Его похождения были притчей во языцех. Ее бедная мать была прямой противоположностью мужу. Лаура была полна иллюзий. Конечно, жажда любви у нее была сильнее, чем у многих женщин, но я задохнулся от чувства, когда впервые увидел ее. Я помню, – на губах Бронсона заиграла улыбка, – как останавливал автомобиль на углу улицы и часами просиживал там, мечтая увидеть Лауру.