Сколько великого и сколько трагичного было заперто в памяти людей, державших в тайне события, терзавшие их сердца. Я не понимала, как мать со своим эгоизмом могла сделать жизнь Бронсона счастливой. А может, ее характер испортили унижения, вынесенные от бабушки Катлер?
– Извините, – сказала я, прерывая нескончаемый поток мыслей, – я лучше пойду домой.
– Конечно, мой шофер отвезет вас.
Образ Бронсона претерпел сильнейшее изменение в моем сознании, Клэр Сю – его дочь. Сейчас мне стало ясно, чьи знакомые черты я обнаружила на фамильном портрете его матери. Конечно, Клэр, и теперь понятно, почему она так не похожа на остальных Катлеров. Я почувствовала некоторое злорадство по этому поводу, ведь мы с ней такие разные. Как много ее претензий теперь стали необоснованными!
Какая ирония, рождение Клэр было таким же греховным, как и мое. Она могла бы за всю жизнь так и не узнать своих настоящих родителей. Но и я провела большую часть жизни с людьми, оказавшимися мне чужими. Для обеих нас понятие семьи было размытым.
Я не могла понять, почему была столь суха с Бронсоном. Проводив меня, он сказал: «Я надеюсь, что теперь мы сможем стать одной семьей». Я постаралась посмотреть на него мягче, но не смогла, для меня понятие семьи оставалось загадкой, оно было иллюзорным. Кто это – родители, братья и сестры, которых любишь ты и они отвечают взаимностью? Как это – когда все волнуются друг за друга, помнят дни рождения близких и радуются их успехам? Как это – когда возвращаешься домой на рождественские каникулы и видишь вокруг радостные, счастливые лица?
– Дон, – окликнул меня Бронсон, когда я уже подходила к автомобилю.
Я оглянулась и встретилась с его теплым взглядом.
– Дон, я надеюсь, ты найдешь в своем сердце место и для наших бед и радостей.
– Насколько смогу. Спасибо за то, что открыли мне правду и постарались найти мое понимание.
Он улыбнулся.
– Счастливого пути, – пожелал Бронсон.
– Доброй ночи. Обед был просто чудесен. Автомобиль тронулся. Когда я через некоторое время оглянулась, то увидела, что мистер Алькот все еще стоит на крыльце и смотрит мне вслед. Окна прекрасного дома ярко светились в темноте. И я подумала, что за ними может прекрасно ужиться дружная семья, беседующая по вечерам, вместе смотрящая телевизор или слушающая музыку. Дети вместе с родителями, то, чего по иронии судьбы была лишена гостиница Катлеров, где все жили за прозрачными стенами.
Да, мы жили вместе, но старались не замечать друг друга. Богатство и слава отдалили нас, было все, кроме теплоты и нежности. Знал ли Бронсон Алькот, насколько разнятся наши понятия семьи, что его ждет? Возможно, живя рядом с океаном и наблюдая за его седыми волнами, я стала чересчур меланхоличной? Мне казалось, что я забыла всю прежнюю жизнь и снова стала маленькой девочкой, ребенком, думающим, что прибегает домой к настоящей матери, и та брала на руки и выслушивала с вниманием и любовью. Я хотела оказаться перед входом в бедный коттедж и снова упасть в объятия мамы Лонгчэмп, которая покроет поцелуями мое лицо, волосы... Я закрывала глаза и ждала, что через секунду...
Но когда открывала их, то понимала, что мы живем в мире, где нет места чуду.
Когда мы подъехали к гостинице, мое сердце защемило, мне показалось, что я предала Джимми и Кристи, ожидающих меня здесь. Ведь они важнее всего для меня, важнее всего в этом холодном мире.
Отель был закрыт, многие постояльцы уже отдыхали в своих комнатах, лишь несколько из них сидели в холле и тихо переговаривались.
Кристи уже спала. Когда я вошла, она, не открывая глаз, подставила для поцелуя щеку. Через несколько минут в комнату вошел Джимми и спросил, что произошло у Бронсона.
Он слушал мой рассказ не прерывая, когда же я закончила, молча поцеловал меня в щеку.
– Это было ужасно, ужасно сидеть там и слушать откровения о близких людях, которых, оказывается, совершенно не знаешь.
– Наша жизнь не может быть сплошной сказкой.
– Возможно, мы сами сможем изменить ее.
– Только сами люди, – наставительно сказал Джимми, – могут изменить себя.
– Джимми, – я села к нему на колени, – я хочу, чтобы наш ребенок был всегда счастлив.
Он не ответил, я увидела под глазами большие черные круги, означающие, что Джимми в глубокой тоске.
– Что с тобой, Джимми, что случилось?
– Я получил вчера письмо от папы.
– Папы Лонгчэмпа? Почему ты не сказал? Что он пишет? Он приедет к нам?
Джимми молчал.
– Что случилось?!
– У Эдвины был выкидыш, я не хотел тебя расстраивать. Все уже прошло, но они так намучились.
– И поэтому ты боишься, что я забеременею?
– Нет, это не так, просто у тебя и так немного времени остается на меня и Кристи.
– У нас есть ребенок, он наш, и это самое главное.
Джимми лег в постель и стал наблюдать, как я раздеваюсь. Я приблизилась к кровати и легла в его объятия.
– Дон, не думай, что я боюсь. У нас этого никогда не случится.
– Никогда не случится.
Он крепко и долго целовал меня в губы. Я легла сверху и увидела, как лунные блики скользят по его сильному телу. Я почувствовала, как руки любимого мужчины скользят по мне. Волна прокатилась по моему телу, и для меня исчезли все невзгоды, окружавшие нас в этом мире.
Ничто не сможет помешать нашей любви, думала я.
На следующее утро мать не покидала своей комнаты, она не спустилась к ланчу, не вышла на свою обычную дневную прогулку. Джимми сказал, что она проплакала все время, пока они ехали от Бронсона в гостиницу. Мистер Алькот заставил меня увидеть мать в новом свете, он нарисовал портрет маленькой девочки, чей отец пользовался плохой репутацией, девочки, которая выросла в красавицу, отрешенную от действительности и почувствовавшую все ужасы необдуманного брака. Я знала, что многое из этого увидено сквозь призму любви и что не все в ней так чисто, но я также поняла, почему мать стала столь бесчувственной и холодной.
Движимая состраданием, я поднялась к ней.
Она лежала в постели и была столь же беспомощна и разбита, как после смерти Рэндольфа. Еда, которую ей принесла миссис Бостон, осталась нетронутой на ночном столике. Глаза матери были закрыты, голова покоилась на большой подушке, по которой разметались ее волосы. Больше всего поражало отсутствие какого-либо макияжа на лице.
– Тебе плохо, мама?
Она открыла глаза и как-то беспомощно огляделась.
– Мне очень тяжело подобрать слова, – начала она, – подобрать аргументы. Я очень устала. Я не задержу тебя долго. Понимаешь, я все сильнее ощущаю, как утекают годы. Все строже взгляд Отца Времени, все громче голос его величества Возраста. Но пусть это будет, пусть, – она еще сильнее вжала голову в подушку.
Ее лицо озарилось беспомощной улыбкой, но она не вызвала во мне жалость.
– Мама, ты не передумала выйти замуж за Бронсона и начать новую, счастливую жизнь? Ведь он не хочет получить в жены женщину, «замученную годами»?
– Бронсон хочет все сделать так, чтобы твое несогласие не вызвало скандала в обществе. Иначе, по его словам, пострадают и его, и твое дело.
– Я не против этого. Я не камень. Если двое хотят жениться, пусть женятся.
Похоже, мои слова оказались для матери долгожданными.
– О Дон, ты так думаешь? Ты действительно так думаешь? Это чудесно. – И она заплакала от радости.
– Вы собираетесь обручиться здесь? – Меня все еще ужасал недельный срок.
– О нет, нет. Мы собираемся сбежать от всего. Мы поедем в Нью-Йорк и, осененные браком, посетим все бродвейские шоу, – воскликнула мать, уже готовая вскочить с постели. – Мы заказали специальные туалеты. И все окончится лишь через несколько недель.
– Но ты знаешь, что все это будет необратимо?
– Что? Да, конечно, я всегда мечтала об этом, – она смутилась от собственных чувств. – Я всегда знала, что это случится, это было моей голубой мечтой, но я так боюсь разочарования. Я так хочу, чтобы мы были все вместе, но не знаю, как это подготовить.