Кристи и Гейвин сидели друг напротив друга раздетые, а рядом стояла Ферн и смотрела на них с высоты своего роста. Так как она стояла спиной к двери, то заметила меня не сразу.
– Мама, – закричала Кристи.
Ферн обернулась, ее лицо мгновенно залилось краской.
– Ферн, что здесь происходит? – воскликнула я.
– Ничего, – она отшатнулась от детей.
– Может, ты все-таки объяснишь, что здесь происходит?
– Я не знаю, я была внизу, а когда поднялась, они были здесь в таком виде. Это была идея Гейвина, он сказал Кристи, что если она покажет ему свои гениталии, то он покажет ей свои.
На лице мальчика отразился ужас.
– Это правда, Кристи?
Она хотела было что-то мне сказать, но Ферн так посмотрела на нее, что та просто громко разрыдалась.
– Быстро оденьтесь.
Малыши плача потянулись к своим вещам. Ферн стала помогать одеваться Гейвину, пока я одевала Кристи.
– Как ты могла так поступить, Кристи? – спрашивала я. – Ты ведь знаешь, как это нехорошо – раздеваться перед мальчиками.
– Извини, мама, извини, – рыдала Кристи.
Я хотела услышать от нее, что Ферн лжет, поэтому продолжала:
– Представляешь, как будут возмущены родители Гейвина.
– Может, ты пока не будешь рассказывать об этом папе, я чувствую, что он надерет этому обормоту задницу.
– Ферн, ты не должна так грубо отзываться о своем брате.
Она сконфуженно замолчала.
– Ты боишься своего отца?
Она содрогнулась.
– Ничего не случится, если мы не будем рассказывать эту историю; не говори ему, – настаивала она.
– Мы обсудим это позже.
Когда дети были одеты, я попросила их выйти и подождать в холле, пока поговорю с Ферн.
– Как ты могла проделывать такие вещи с детьми? – сказала я, на минуту забыв о том, что Ферн сама еще ребенок.
– Я же объяснила, что не имею отношения к этому.
– Прекрати лгать, я слышала, входя в комнату, что ты им говорила.
– Теперь ты все расскажешь папе Лонгчэмпу и Джимми, они возненавидят меня; это то, чего ты добивалась, ты получишь свое, – зарыдала Ферн.
– Прекрати, я не хочу, чтобы они тебя возненавидели.
Она рыдала все громче, все надрывнее.
– Я не скажу, перестань плакать.
– Не скажешь?
– Хотя ты поступила очень плохо. Зачем ты это сделала?
– Мы играли в куклы. Гейвин спросил, почему у кукол, одетых как мальчики, нет такой штуки, как у него. Кристи спросила, что это за штука. Я решила им рассказать и показать, это был урок, как в школе, игра.
– Неужели ты не знала, что нельзя обучать детей таким образом, ведь я уже просила не говорить с Кристи об этих вещах, она слишком маленькая.
– Ладно, ты никому не скажешь, правда?
– Правда, если ничего подобного больше не будет происходить. Ты очень огорчила меня, Ферн.
– Если ты скажешь об этом Джимми, – она сверкнула на меня глазами, – я тебя возненавижу.
Ее слова просто шокировали меня. У меня перехватило дыхание.
– Нехорошо угрожать, Ферн.
Она не стала отвечать на мою реплику, и я вышла. Может, это была ошибка, но в тот вечер я никому ничего не сказала, чтобы не портить настроение гостям и Джимми.
Обед оказался чудесным, все было прекрасно, даже Филип, от которого я ожидала враждебности, был само очарование. Казалось, он искупает свою вину за тот вечер, когда отсутствовал Джимми. Время от времени он поглядывал на меня, чтобы убедиться, что я довольна его поведением.
После обеда мы собрались в гостиной, где я исполнила несколько небольших произведений для фортепиано и голоса; на глазах папы выступили слезы. Когда я окончила, он подошел и обнял меня.
– Если бы мама могла услышать твое пение, – говорил он, уткнувшись в мои волосы.
Мы оба плакали.
Затем Бэтти Энн предложила Кристи тоже что-нибудь сыграть. Самым очарованным слушателем Кристи оказался маленький Гейвин, он следил за каждым ее движением как завороженный. Он аплодировал громче всех. Бэтти привела близнецов, и они весело сплясали какой-то необычно простой танец, заразив всех своей веселостью; глядя на них, мы дружно смеялись, все, кроме Ферн. Всякий раз, когда Джимми оставлял ее без внимания, она становилась мрачнее тучи, но когда он обращался к ней, ее лицо светилось любовью и нежностью.
Папа попытался завести с ней разговор о школе, но она вела себя так, будто общение с ним было ей неприятно. Тогда он оставил это занятие, громко рассмеявшись, и стал беседовать с кем-то другим.
Уже настало время всем детям идти спать. Бэтти и Филип попрощались с Эдвиной и папой, пригласив их к себе на завтрак. В гостиной остались я, Джимми, папа и Эдвина; мы разговаривали о Ферн.
– Вы с Джимми так замечательно сделали, что забрали ее из этого ужасного места и приняли в свою семью. Она, должно быть, счастлива, – говорил папа.
– Я надеюсь, что тебя не огорчает то, что Ферн не собирается сейчас же отправляться жить к вам? – спросил Джимми.
– Нет, мне кажется, ей здесь лучше. Нас сейчас волнует дальнейшая судьба Гейвина, мы хотим как можно больше сделать для него.
Джимми кивнул, но в его глазах была печаль, ведь он завидовал Гейвину; мысль о том, что папа не уделял ему столько внимания, все еще терзала его.
– Хорошо, – сказал Джимми, – мы постараемся как можно больше внимания уделять Ферн и все-таки постараемся не терять связи с тобой.
– Я знаю, что вы будете очень хорошо заботиться о ней.
Папа внимательно посмотрел на меня, а потом на Джимми. В комнате наступила тишина. Мы с Джимми прекрасно поняли, какие мысли таятся за этими взглядами. Папа знал нас только как своих детей, а теперь мы – супруги. Он прятал эту мысль в течение всего времени, что провел с нами.
– Мы с Эдвиной отправляемся спать, сегодняшний день был таким насыщенным, и впереди еще большое путешествие, – произнес папа и встал. – Спасибо за чудесный ужин.
– Не стоит, папа.
Он улыбнулся и пожал Джимми руку.
– Все, что вы нам показали, было чудесным.
– Мы развлекали вас как могли.
– Все это замечательно, мы все должны быть счастливыми, должны стараться быть счастливыми. Спокойной ночи, сынок.
– Спокойной ночи, – сказал Джимми.
– Дон, спасибо тебе, дорогая, спасибо за то, что ты заставила это старое сердце петь, – обратился папа ко мне.
Я почувствовала, что счастлива.
Потом он взял Эдвину под руку и быстро с ней вышел. Внезапно меня охватила грусть, настолько сильная, что я заплакала. Джимми прижал меня к своему плечу, и мы пошли, обнявшись, наверх, в спальню.
Папа и Эдвина проснулись очень рано, чтобы попрощаться с Ферн. Мы надеялись, что она все же поцелует его на прощание, но она лишь пожала руку. Эдвина поцеловала ее, но у Ферн это не вызвало особой радости, она выглядела скорее недовольной. На прощание она искренне поцеловала лишь Гейвина.
Папа вышел на крыльцо провожать девочек в школу.
– До свидания, Ферн. Я постараюсь сделать все, чтобы снова тебя навестить. Твоя мать была бы рада видеть тебя веселой и счастливой, видеть, как ты выросла за это время.
Она даже не посмотрела на него; он помахал ей рукой, Ферн не обернулась.
– Мне кажется, что жизнь с этими людьми очень плохо повлияла на нее, – заметил папа, глядя вслед уезжающему лимузину.
– Я тоже так думаю, – вздохнула я.
– Наверное, ей малоинтересен старый мужчина из Техаса.
Когда Эдвина уложила вещи, мы отправились завтракать в отель, где нас уже ожидали Филип и Бэтти. После завтрака Джулиус, уже вернувшийся из школы, уложил вещи в багажник и стоял, готовый к отбытию в аэропорт. Возле машины мы попрощались с папой, Эдвиной и их маленьким сыном.
– Большое спасибо, мы очень оторвали вас от работы, но мне так понравились дни, проведенные здесь, – говорила Эдвина. – Приезжайте к нам.
– Обязательно, – пообещала я.
Мы поцеловались.
Джимми обнял отца и Гейвина.
– Я собираюсь посетить могилу Салли Джин. Она всегда знала, что из тебя вырастет что-нибудь особенное, Дон.