Я прихожу в отчаяние, вынести это наказание невозможно, оно возрождает мою давнюю мечту, которая искушала меня, когда я думал о подземном лабиринте. Речь идет о бегстве. Больше я терпеть не могу. Если нельзя бежать под землей, я убегу по земле.
Возможная близость свободы воспламеняет меня. Наученный горьким опытом, я никого в свои планы не посвящаю. Я говорю тихонечко сам с собой, проговариваю все детали побега, заранее перебираю весь предстоящий путь, все мое возвращение блудного сына, мне снятся кошмары, меня тревожит, не будет ли это грехом, и, поскольку я вынужден держать все в секрете, я беседую с богом — ныне я подолгу и часто беседую с ним как до, так и после молитвы. Теперь я верую всем своим существом и очень нуждаюсь в помощи свыше, ибо слишком уж велики встающие передо мной трудности. Я принимаюсь чертить планы лицея и окружающей территории, что немного успокаивает меня. Я быстро прихожу к убеждению, что для побега существует один–единственный путь. Спортивная площадка уведет меня в сторону Со и парка, где я рискую заблудиться. Боковой выход из парка тоже отпадает из–за привратника с ястребиным зрением. Значит, я должен попробовать смешаться с толпой экстернов, которые уходят из лицея через подъезд главного здания; его открывают только в час окончания уроков. Привратника там нет, но есть надзиратель, и его бдительность нужно обмануть. Так что риск все же существует.
Но он не так уж велик. Следуйте моему совету. Надзиратели экстерната нас почти не знают. Экстерны высыпают на лестницу шумной толпой, все классы одновременно и в полном беспорядке устремляются к выходу. Заранее избавившись от серой форменной блузы, размахивая ранцем, я вместе со всеми, крича и толкаясь, сбегаю по лестнице, и через мгновение этот шумный поток выносит меня наружу. Окруженный со всех сторон беспорядочно бегущей, галдящей толпой, надзиратель не успевает ничего заметить. Я свободен!
Погода стоит чудесная, ласковое солнце провожает меня к вокзалу. Я уже ничего не боюсь. Со мною бог. Я правильно сделал, что посоветовался с ним. От этих приятных мыслей я замедляю шаг и к вокзалу подхожу спокойно и неторопливо, как будто гуляя. Я гляжу вокруг с растроганным любопытством человека, который после долгого отсутствия вернулся в цивилизованное общество. Располагать собой — ощущение для меня новое и волнующее, мне еще надо к нему привыкнуть. С удивлением я вдруг замечаю, что вполголоса напеваю в задорном ритме хор из своей оперы:
Пламя рассвета, конечно, давно отпылало, сейчас одиннадцать часов, но погода и в самом деле славная, слишком славная, чтобы мне хотелось сесть в поезд. Настроение мое почему–то меняется: неистовая тоска по дому улетучилась, я веду себя так, будто хочу как можно дольше не возвращаться в Париж. Я спускаюсь в подземный переход, который под железнодорожными путями выводит меня на площадь, разрезанную пополам Орлеанской автострадой. Отправиться пешком? Я останавливаюсь в нерешительности. Когда ты свободен, надо все решать самому, а я к этому еще не привык. Выбор на первый взгляд совсем пустяковый, но он затрудняет меня. В конце концов я сажусь в автобус, который идет до Орлеанских ворот, и это путешествие на площадке наполняет меня радостью. Затруднение осталось позади. Замечу, кстати, что такого рода отношение ко всякому выбору, проявившее себя здесь мимолетно и выразившееся крайней растерянностью, которую я пытаюсь замаскировать, сделается впоследствии постоянной чертой моего характера. Любой выбор будет для меня мучительным испытанием, словно во мне остался неистребимый след того чреватого серьезными последствиями первого решения, которое заставило меня задержаться тогда возле живой изгороди…
Не знаю, почему я снова думаю об этом, впрочем, я думаю об этом всегда. Я снова радуюсь своей удаче, и радостное настроение сохраняется до конечной остановки.
Я иду пешком по длинному авеню до перекрестка Алезия, а потом к площади Данфер—Рошро, кварталу мне тогда еще незнакомому и в любой час дня многолюдному. Я чуть ли не на каждом шагу останавливаюсь и ротозейничаю, но делаю это, должно быть, не случайно, ибо чем ближе я к цели, тем больше меня охватывает беспокойство. Как встретят меня дома? На Алезии я захожу в церковь, чтобы еще раз обратиться к богу с просьбой о содействии, и чувствую, что охотно остался бы здесь на весь день.