Напоминая, чего мне стоил выбранный мною путь.
Когти едва ощутимо царапнули кожу, посылая толпы мурашек по телу. Мышцы болезненно напряглись, пронизанные судорогой подступающей трансформации. В груди заворочался зверь, злой, неуклюжий, дикий. Но я лишь вздохнула ещё раз.
И вышла из ванной, как была – обнажённая и свободная в своей наготе. Ни капли ни смутившись сидящего в комнате Сэма.
О’Рурк лишь бросил на меня мимолётный взгляд, оторвавшись от книги в потрёпанном, кожаном переплёте. И снова уткнулся в пожелтевшие от времени страницы, тихо заметив:
- Они приходили снова.
- Кто? – я нахмурилась, нехотя натягивая джинсы и майку на влажную кожу. Откинув мокрые пряди на спину, склонила голову набок, прислушиваясь к дому.
Тишина стояла почти оглушающая. Только где-то в стороне добродушно ворчал медведь и бесстрашно фыркал мой котёнок, пытаясь повалить огромного, страшного зверя. По тонкой нити связи, соединяющей нас, потекла радость от прогулки по лесу, смятение от обилия запахов и следов и гордость. Наивная и всеобъемлющая гордость за…
Меня?
Невольно тихо заурчала, осознав это. Греясь в ярких, почти обжигающих эмоциях ребёнка. И чувствуя, как медленно, почти незаметно, но отпуская сковавшее меня напряжение и страх.
- Коты твои, - хмыкнул Сэм. Он медленно сел, явно поморщившись от боли, и потёр плечо. – Требовали выдать отступников. Грозились предъявить мне нарушение Кодекса… И попытались убедить меня в том, что я пожалею о том, что влез в дела вашей стаи.
Он говорил легко, даже насмешливо. Но я подалась вперёд, нагнувшись, напружинившись. И втянула носом воздух, чувствуя, как нижнюю губу покалывают вылезшие клыки, а из груди рвётся злое, дико рычание.
От Сэма ощутимо пахло кровью. Свежей кровью, пропитавшей небрежно сделанную повязку насквозь. А ещё нетерпимо воняло зверем. Горьким, как полынь и терпким, приторно-сладким как чёртов мёд. И чужим.
Совершенно, абсолютно чужим зверем.
Пустота в груди дрогнула, отозвавшись волнами глухой, уже почти привычной тоски. Но я лишь резко повела плечами, откинув в сторону ненужные сожаления. И решительным шагом направилась к кровати, оккупированной удивлённо смотревшим на меня ирландцем.
Чтобы без труда стащить его оттуда и легко, не прилагая особых усилий, увести за собой на первый этаж. Недвусмысленно впиваясь когтями в его запястье, намекая на то, что сопротивление бессмысленно.
Впрочем, Сэм почему-то совсем не возражал. Ни тогда, когда я протащила его за собой на кухню, ни тогда, когда толкнула его на высокий, свободный стул.
Ни тогда, когда поставила на плиту большой, жестяной чайник с холодной, ключевой водой и застыла на месте, закрыв глаза и шумно принюхиваясь. Он лишь, молча, таращился на то, как легко ориентируясь по запахам, я вытащила на стол аптечку, чистую полоску ткани и большую ступку с пестиком с самых верхних полок.
И не пытался хоть что-то у меня спросить.
Пальцы привычно перебирали мешочки, то поднося их к носу, то отбрасывая прочь. Я смешивала травы и воду, перетирая получившуюся смесь в деревянной ступке и иногда тихо, но вдохновенно шипела, стоило Сэму хоть чуть-чуть шевельнуться. И даже не пыталась понять, откуда взялась эта дикая, почти нестерпимая потребность сделать всё, чтобы друг выздоровел как можно быстрее.
Как и много раз за эти дни, я поступала так, как меня учили. Я просто следовала инстинкту. Инстинкту, требовавшему позаботиться о человеке так, как я никогда не заботилась даже о члене собственной стае.
Успокоиться я смогла лишь тогда, когда сорвала когтями простенькую перевязь с плеча мужчины и шумно обнюхала рваные раны от когтей собственных сородичей. Сморщилась и размашисто, широко лизнула чуть солоноватую, мягкую кожу. Слизывая выступившую кровь и сдергивая наметившиеся корочки по краям. Крепко удерживая дёрнувшегося Сэма за здоровое плечо.
Игнорируя все его попытки уйти от моих прикосновений. Глупый кутёнок, что с него взять?
Ещё раз шумно обнюхав очищенную рану, я удовлетворённо фыркнула. И аккуратно, черпая пальцами из ступки, наложила лечебную кашицу на пострадавшее место и прижала чистой тканью, туго забинтовав плечо. Только тогда я смогла расслабиться и длинно, довольно выдохнуть, расправляя сведённые от усталости плечи.
И недоумённо моргнула, уставившись на довольно улыбающегося Михаила, заставшего на пороге дома с Ремусом на плечах. Медведь смотрел понимающе, так снисходительно, как родитель, заставший непутёвого ребёнка за серьёзным, важным делом.