— Мне удавалось скрываться раньше, удастся и теперь.
— Это просто…
— Остановитесь, дядя, — прозвучал тихий голос из шатра.
— Но…
— Пи? — спросил Эн оттого, что его брат оторвался от игрушек, хотя с его ракурса это было незаметно.
Тот откинулся так, чтобы видеть лицо Эн, и внимательно на него поглядел. Брат тоже не отрывал от него глаз.
— Да… да… — мальчик в шатре посмотрел на Антона и так же растягивая слова, спросил: — Вам все равно, что будет с остальными? Даже с такими же, как вы?
— Совершенно верно.
— Вы говорите о любом существе? Нет никого, кто бы заинтересовал вас?
— Верно снова.
— Что ж, ясно, — Эн опустил глаза. — Вероятно, мы ошиблись, полагая, что одно такое существо все же есть…
Анатолий, пораженный сложившейся ситуацией, часто-часто дышал. Он не мог поверить в то, что Би был неправ в своих видениях и что он пошел на такой риск зря. Ученый чувствовал, как паническая тошнота подбиралась к его горлу, из которого рвался крик ужаса. Руки мужчины похолодели и тряслись.
— Да, вероятно, — Антон встал. — Мне уже пора. До свидания.
Он собирался выйти из душной, пропитанной потом и страхом комнаты, но Эн снова обратился к нему.
— Она жива… Жива и там…
Домов замер. Его голова медленно повернулась на голос. И Анатолий увидел, что взор его глаз мог быть еще страшнее, чем прежде.
— Кто? — спросил Тоша тихо.
— Ну же! Вы ведь уже догадались! — улыбнулся наивной детской улыбкой Би, что было совсем не к месту. — Татьяна Верникова. Секретарь «Документ-Сервис». Девушка с…
— Что она делает там? — перебил Антон.
— Ничего особенного, Антон Владимирович, — вид Би был совершенно довольный: казалось, он говорил о новых игрушках или отличной погоде. — Всего лишь пытается стать такой же, как мы!
— Ее забрали, как и других… — прошептал Эн.
— Да, — очнулся от своего ужаса Анатолий. — Тех, кто мешает или кого следует убрать, они иногда доставляют в институт. Если жертвы, конечно, подходят… материала всегда не хватает…
— Материала? — Антон впервые чуть не поддался страху, когда осознал то, что ему сказали.
— Я могу теперь быть уверенным в том, что вы согласитесь помочь нам? — спросил Эн, своим тихим, но твердым голосом разряжая атмосферу.
— Что? — Тоша стал плохо соображать.
В его голове крутились ужасающие картины того, что могли сделать с несчастной девушкой, у которой была самая милая, кроткая и скромная улыбка в мире.
— Мы поможем вам попасть в институт, а вы взамен поможете нам, уничтожив Григорьева и освободив оставшихся детей.
Домов прищурился.
— Его жизнь — за ее?
— Вы вольны интерпретировать мои слова как угодно.
— Волен… — Антон усмехнулся. — От моей воли тут ничего не зависело. Вы ведь заранее знали, что я скажу и что скажете сами?
— Я повторю прежнее высказывание.
— И в успехе сомневаться вам не приходилось! Еще бы! Вы знали, что ради нее, за нее, из-за нее я с превеликой радостью останусь и уничтожу Григорьева…
— Я могу теперь быть уверенным в том, что вы согласитесь нам помочь? — повторил Эн. И удивительно, в его голосе не было ничего ни торжествующего, ни ироничного.
— Вы можете быть уверены в том, что если я доберусь до него, то он не переживет эту встречу…
ЗНАКОМЬТЕСЬ, ГРИГОРЬЕВ!
Антон не ощущал страха, думая о предстоящем. Не волновался о возможном провале. И все же больше не мог находиться в этом душном царстве полутьмы, глядя на затравленных человеческих братьев и диковатых потомков семи судей. Ему требовалась хотя бы капля чистого свежего воздуха, и он не был намерен себе в этом отказывать.
Сидя на скамейке возле дома, поджав одну ногу под себя и наглаживая успокоенную появлением хозяина кошку, жующую кусок колбасы, он вспоминал детали продуманного плана. Зная привычки Григорьева, имея карту лаборатории, пропуск Соколова, да еще и в придачу с предсказаниями близнецов, казалось, было нетрудно осуществить его. Отчего же внутри что-то предостерегало против подобной авантюры?
Домов постарался не зацикливаться на этом. В конце концов, в предчувствия, по крайней мере свои, он не верил. Тем более что сейчас Антона гораздо больше волновал другой вопрос. Отчего одно лишь упоминание о Татьяне заставило его отказаться от единственного, чего он так желал, — покоя? Почему мысль о том, что девушка, которую он до этого времени вообще считал мертвой, страдает, терзала его и мучила? Тоша совершенно не собирался признаваться себе в нежных чувствах. Он знал, что это не так, и знал это точно. Также он знал, что смерть как таковая, будь она насильственная или же естественная, никогда не трогала его, не пугала, не возбуждала в нем отвержения. Он не жалел тех, кто умирал, также как и не жалел тех, кого убивал сам. Он без проблем мог наблюдать за последним издыханием жертвы, не ощущая при этом отвращения или укола совести. Иногда он даже наслаждался этим последним дыханием… Так же, без особого труда он мог покончить с теми, кого знал давно. Связи, приобретенные за жизнь, никогда не значили для него чего-то особенного. Прикажи ему агентство, и он разобрался бы со всем двором, покончил с Натальей Осиповной (иногда ему этого даже хотелось!), уничтожил любого. И кроме легкого сожаления вряд ли что-нибудь ощутил. Отчего же теперь ситуация, в которой Татьяна может оказаться на месте тех, кто уже никогда не проснется, стучала в мозгу как неправильная, невозможная, противоестественная?