Девушка еще раз поглядела на Антона. Блики на его лице плясали в бешеном танце, освещая его. А в демонических черных глазах сверкали веселые огоньки. И опасная тьма, наполнявшая все существо мужчины, как будто отступила, словно перед девичьим взором предстал обычный среднестатистический парень, а не проклятое потомство нечеловеческих существ.
Домов слегка шевельнул чуть ли не затекшей от той мертвой хватки, с которой Кири схватила его, когда услышала хлопок, рукой, и тихо, но твердо сообщил о том, что пора ехать. Его спутницы послушно сели обратно в машину. Одна — не задумываясь, другая — не желая лишних разборок.
В душной комнате стоял так нелюбимый Кири полумрак. Но так как в люстре над потолком не хватало лампочек, то сделать чуть светлее при всем желании было невозможно. Ни о каком кондиционере речь в этом убогом месте даже не шла, из открытого окна летели мухи и комары, а также слышались бессвязные разговоры местных алкоголиков.
Кири сидела на единственной в комнате кровати, рядом с кошкой, пребывавшей в крайне дурном из-за постоянных разъездов настроении, и лежащим, уже перевязанным Ниной Антоном, который неотрывно пялился в плохо прокрашенный потолок. Плечо его ныло, но особой боли он не чувствовал, только бинт врезался в подмышку и мешал — юная медсестра в перевязке явно не смыслила. Сейчас она глядела перед собой, расположившись на детской кроватке в соседней маленькой, походившей скорее на кладовку, комнате для детей. Подобрав под себя ноги и укрывшись старым пледом, Нина не двигалась и только глубоко и редко дышала. Свет она там не включала вовсе, довольствуясь тем, тусклым, долетавшим из другого помещения, где находились ее спутники.
Антон, сам не зная почему, вспоминал тот день, когда увидел солнце, медленно опускающееся в черные воды. Это было три года назад, в середине июля, и яркий диск тогда напоминал око Бога. Он не был алым, как обычно рисуют закаты, а, наоборот, излучал светлый желтый цвет, золотя едва заметные волны. Едва слышный плеск омывающей камни воды успокаивал и усыплял.
Домов сидел на широкой бетонной плите, что были нагромождены тут, у берега, словно индустриальные, рожденные городом скалы. Скалы уродливые и неестественные, с погнутой проржавевшей проволокой, прорастающей из них, с разбросанными всюду мусором и осколками.
Вода вокруг, что и изначально-то была серого, мутного цвета, сейчас вообще зацвела и источала неприятный тухлый запах. Ко всему прочему под ней, на песке виделись осколки бутылок и разный другой хлам, например старый холодильник. Как он вообще мог там оказаться, оставалось лишь догадываться. Зловонная тина повисла на частях арматуры. И даже то, что вечером все еще было жарко и душно, не прибавляло желания не то чтобы умыться, но даже и хотя бы просто потрогать воду.
Вокруг летали жирные и ленивые чайки, издавая противный, базарный гомон. И среди всего этого хаоса, совсем рядом с Тошей, пробивался, руша бетонную твердь, маленький, покореженный беленький цветочек, словно демонстрируя, выставляя свою победу на обозрение. Недалеко сидела его кошка. Словно истукан, замерший навек, она не двигалась и глядела на тонувшее солнце, уменьшавшее зрачки в ее больших выразительных глазах почти до невидимости. Даже в подобном пейзаже она выглядела горделиво и даже картинно-красиво, как древняя богиня. Прекрасная и опасная. Но это вряд ли чем-нибудь изменишь.
Антон смотрел на то, как солнечный диск медленно, словно нехотя, погружался в пучину. Он не мог предотвратить свое падение, и воды поглощали его снова и снова. И вновь возрождался он завтрашним днем и снова тонул. И муки его, а может, и наслаждение, были так же вечны, как и само существование. И как собственное существование парня, как и он сам, как бы ни старалось солнце остаться там, наверху, все-таки что-то тянуло его вниз, заставляло отдаваться черным, холодным волнам. Вонючим, непроглядным, изгаженным… каждый раз. И не было ни единого средства остановить это. Прекратить или хотя бы отложить на время, чтобы передохнуть.