Зимой 1902 года матушка игумения Мария была тяжело больна, сестры сильно скорбели и опасались за исход болезни. Монахиня Анфия, заведующая монастырской гостиницей, вместе с другими сестрами неоднократно спрашивала Прасковью Ивановну: «Выздоровеет ли наша мать-настоятельница?» И блаженная каждый раз говорила, что ее ждет скорое выздоровление. Предсказание Прасковьи Ивановны сбылось. Несмотря на преклонный возраст. мать-настоятельница оправилась от тяжкой болезни, опасность миновала.
В 1904 году, предчувствуя близкую кончину игумении Марии Ушаковой, блаженная Паша все твердила: «Стена отваливается, стена отваливается, мать уходит, уходит мать-то!»
После смерти игумении Марии (Ушаковой) ее сменила игумения Александра (Траковская). При постройке нового собора в Дивееве она не спросила благословения блаженной.
Когда шел торжественный молебен на месте закладки, к Прасковье Ивановне приехала тетушка игумении — Елизавета. Она была старенькая и глухая и потому сказала Дуне, послушнице блаженной:
— Я буду спрашивать, а ты говори, что она будет отвечать, а то я не услышу.
Та согласилась.
— Мамашенька, нам собор жертвуют.
— Собор-то собор, — отвечала Прасковья Ивановна, — а я усмотрела: черемуха по углам выросла, как бы не завалили собор-то.
— Что она говорит? — спросила Елизавета.
«Что толку говорить, — подумала Дуня, — собор-то уж закладывают», — и ответила:
— Благословляет.
Собор оставался неосвященным до 1998 года. В годы запустения на его крыше росли деревья.
Прасковья Ивановна была пострижена в схиму, но поскольку целые дни она была занята с людьми, читать правило ей было некогда, и ее келейница мать Серафима справляла и свое монашеское правило, и за Прасковью Ивановну — схимническое. В монастыре матушка Серафима имела отдельную келию, и для вида у нее была постель с периной и подушками, на которую она никогда не ложилась, а отдыхала, сидя в кресле. Они жили одним духом. И лучше было оскорбить Прасковью Ивановну, чем матушку Серафиму. Если ее оскорбишь, то к Прасковье Ивановне тогда близко не подходи.
Мать Серафима умерла от рака, болезнь была столь мучительна, что она от боли каталась по полу. Когда она скончалась, Прасковья Ивановна пришла в церковь. Сестры сразу обратили на нее внимание, поскольку в церковь она ходила редко. Блаженная сказала им: «Глупенькие, глядят на меня, а не видят, что на ней три венца», — это о матери Серафиме.
На сороковой день Прасковья Ивановна ждала, что придут священники и пропоют в ее келии панихиду. Весь вечер она ждала их, а они прошли мимо. Блаженная расстроилась и сказала с укоризной:
— Эх, попы, попы... прошли мимо... Кадилом махнут — и то душе отрада.
Однажды келейница блаженной Параскевы Евдокия видела сон. Прекрасный дом, комната и такие большие, как их называют, итальянские окна. Окна эти открыты в сад, где висят необыкновенные золотые яблочки, прямо стучат в окна, и все везде постлано и убрано. Видит она мать Серафиму, которая говорит ей: «Вот отведу я тебя и покажу место, где Прасковья Ивановна». Тут Евдокия проснулась, подошла к Прасковье Ивановне, хотела было все рассказать, а она ей рот закрывает...
В конце XIX столетия в Саров начал ездить будущий митрополит Серафим, тогда еще блестящий гвардейский полковник Леонид Михайлович Чичагов. Послушница блаженной Прасковьи Ивановны, Дуня, рассказывала, что когда Чичагов приехал в первый раз, Прасковья Ивановна встретила его, посмотрела из-под ручки и говорит:
— А рукава-то ведь поповские.
Вскоре он принял священство. Прасковья Ивановна настойчиво говорила ему:
— Подавай прошение Государю, чтобы нам мощи открывали.
Чичагов стал собирать материалы, написал «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» и поднес ее Государю. Когда Государь прочитал ее, то возгорелся желанием открыть мощи отца Серафима.
Несмотря на множество чудес, которые видели люди в течение семидесяти лет после преставления старца Серафима, с делом открытия его святых мощей и прославления были трудности. Рассказывали, что Государь настаивал на прославлении, но почти весь Синод был против.