В это время блаженная Прасковья Ивановна четырнадцать или пятнадцать дней постилась, ничего не ела и ослабела так, что не могла даже ходить, а ползала на четвереньках.
Как-то вечером к блаженной пришел архимандрит Серафим (Чичагов) и говорит:
— Мамашенька, отказывают нам открыть мощи.
Прасковья Ивановна сказала:
— Бери меня под руку, идем на волю.
С одной стороны ее подхватила мать Серафима, с другой — архимандрит Серафим.
— Бери железку. Копай направо — вот и мощи...
У батюшки Серафима сохранились лишь косточки. Это смущало Синод: ехать ли куда-то в лес, если нетленных мощей нет. На это одна из остававшихся в живых стариц, лично знавших преподобного, сказала тогда: «Мы кланяемся не костям, а чудесам».
Сестры говорили, будто сам преподобный явился Государю, после чего он своей властью настоял на открытии святых мощей.
Когда был решен вопрос о прославлении и открытии святых мощей, Великие князья приехали в Саров и в Дивеево, к блаженной Прасковье Ивановне. Они привезли ей шелковое платье и капор, в которые тут же и нарядили.
В то время в Царской семье было четыре дочери, но не было мальчика. Великие князья ездили к преподобному молиться о даровании наследника. Прасковья Ивановна имела обычай все показывать на куклах, и тут она приготовила куклу-мальчика. Постелила ему платки мягко и высоко уложила: «Тише, тише, он спит...» Повела им показывать: «Это ваш». Великие князья в восторге подняли блаженную на руки и начали качать, а она только смеялась.
Все, что она говорила, передавали по телефону Государю, который сам приехал позже.
Евдокия Ивановна рассказывала, что мать Серафима собралась в Саров на открытие святых мощей, но вдруг сломала ногу. Прасковья Ивановна исцелила ее.
Перед приездом Государя в Дивеево блаженной объявили, что после того, как его встретят в игуменском корпусе и пропоют концерт, он оставит свиту за завтраком и придет к ней.
Когда мать Серафима с Дуней вернулись со встречи, на столе стояли сковорода картошки и холодный самовар, но Прасковья Ивановна не дала их убрать. Пока с ней воевали, из сеней донеслось: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» Вошла Августейшая Чета — император Николай Александрович и императрица Александра Феодоровна. Уже при них стелили ковер, убирали стол; сразу принесли горячий самовар. Все вышли, оставив Царственных Гостей и блаженную одних, но Государь и Государыня не могли понять, что говорит Прасковья Ивановна, и вскоре Государь вышел и сказал:
— Старшая при ней, войдите.
И беседа состоялась при келейнице.
Прасковья Ивановна предсказала Царственной Чете все: войну, революцию, падение престола, династии, море крови. Императрица была близка к обмороку и сказала, что не верит. Блаженная протянула ей кусок красного кумача: «Это твоему сынишке на штанишки. Когда он родится, поверишь».
Затем Прасковья Ивановна открыла комод. Вынула новую скатерть, расстелила на столе и стала класть на нее гостинцы: льняной холст своей работы, початую голову сахара, крашеные яйца, еще сахар кусками. Все это блаженная завязала в узел — очень крепко, несколькими узлами — и когда завязывала, то от усилий даже приседала. Потом дала узел в руки Царю со словами:
— Государь, неси сам. А нам дай денежку, нам надо избушку строить.
У Государя денег с собой не было. Тут же послали и принесли, и он дал ей кошелек золота, который сразу же был передан матери игумении.
Когда прощались, целовались рука в руку.
Тогда же Государь Николай Александрович сказал, что Прасковья Ивановна — истинная раба Божия. Все и везде принимали его как Царя — она одна приняла его как простого человека.
После этого со всеми серьезными вопросами Государь обращался к Прасковье Ивановне, посылал к ней Великих князей. Евдокия Ивановна говорила, что не успевал уехать один, как приезжал другой. После смерти келейницы Прасковьи Ивановны, монахини Серафимы, спрашивали все через Евдокию Ивановну. Она передавала, что Прасковья Ивановна говорила:
— Государь, сойди с престола сам.
Перед смертью она все клала поклоны перед портретом Государя. Сама она была уже не в силах делать их, и ее поднимали и опускали.