Километра через два-три — разве определишь расстояние ночью, в кромешной тьме — он наткнулся на корягу. Под неё мешок и затолкал. Глядишь, сожрут раки, они мертвечину любят.
По ручью же он вернулся в Богдановку. Дно у ручья песчаное, мягкое, ногам даже приятно. А про битые бутылки и другой мусор, о который пораниться можно, здесь даже не слыхали.
Заявившись во двор, он повесил брюки сушиться в сарае. В избу зашёл в рубашке и трусах. Олеся всплеснула руками:
— Где штаны оставил?
— Представляешь, дождя нет, а брюки снова сырые. Не везёт мне что-то. В сарае висят, сушатся. Спать пора. Надоели мне сегодня водные процедуры.
Саша снял рубашку, улегся на постель и ещё раз вспомнил всё происшедшее с полицейским. Вроде всё предусмотрел, следов нигде не оставил. С тем и уснул.
Проснулся он в полночь от чьего-то прикосновения.
— Саша, это я, Олеся. Уснуть не могу, страшно. Так и кажется, что мёртвый Василий сюда вернётся. Можно я с тобой полежу?
— Ложись, места много.
Кровать и в самом деле была широкой, двуспальной.
— Всё не решался тебя спросить — а где же мама твоя?
— От тифа умерла, ещё за три года до войны.
— Прости, Олеся, не знал.
Саша повернулся к Олесе, приобнял. Девушка запротестовала:
— Только без рук!
— Как знаешь.
Саша засопел, повернулся к ней спиной и уснул.
Проснувшись утром, он обнаружил, что Олеся повернулась во сне к нему лицом, обхватила рукой, да ещё и ногу ему на ногу положила. Ночная рубашонка задралась, обнажив прелестные ноги и попку.
Видно, Саша неосторожно повернулся, и девушка проснулась, смущённо поправила ночнушку.
— Я же говорила — без рук! — попыталась рассердиться Олеся.
— Так это же не я тебя обнимал — ты сама…
Девушка покраснела слегка:
— Отвернись!
Она встала с постели, вышла из комнаты, и вскоре Саша уже услышал звон подойника.
— Коровку подоит сейчас, молочко парное пить будем! — обрадовался Саша.
Только они уселись завтракать, как в окно постучали.
— Это дед Трофим — наш, деревенский! — поспешила успокоить Александра Олеся.
Она вышла на крыльцо, и, поскольку окно было открыто, Саша ясно услышал их разговор.
— Здравствуй, Олеся.
— И вам доброго здоровья, деда.
— Не моё, конечно, дело, Олеся, только ты бы побереглась, дочка. Прошлой ночью аэродром немецкий, что под Дубовкой, наши разгромили, должно — окруженцы. Так немцы злые сейчас, по деревням рыщут, всех молодых парней с собой увозят. Люди говорят — в Пинск. Сегодня в Борках были. А тут ещё полицай из этих Борков, Васька Пасюк, будь он неладен, пропал.
— Деда, я-то здесь при чём?
— Ты уж прости, дочка, меня, старого, только жилец-то твой — уж не знаю, кем он тебе приходится, мужик молодой и, похоже, из военных. Ушёл бы он от греха подальше. У нас в деревне мужиков-то окромя него и нет, одни бабы с детишками да старики остались.
— Хорошо, деда, спасибо вам, что предупредили. Родственник это наш дальний. Только о нём немцам — ни слова.
— Понимаю, дело молодое, а всё же поберегись.
Олеся вошла в избу бледная, видимо, спокойствие во время разговора далось ей нелегко.
— Я слышал разговор. Олеся, — опередил её Александр, поднимаясь из-за стола. — Сейчас доем и уйду.
— Куда же ты пойдёшь?
— А к фронту и пойду. Нагрянут немцы — из-за меня вся деревня пострадать может. Тем более что у меня ранение свежее. Немцы не дураки, быстро сообразят, что к чему.
— Так аэродром — твоих рук дело?
— Моих, — не стал больше скрывать Саша. Всё равно уходить, так чего дальше темнить.
— И эшелон на станции ты сжёг?
— Было дело.
— Вот я дура!
— Это ты о чём?
— Думала о тебе плохо. Да ты сядь, доешь. А я пока узелок тебе соберу.
Саша допил молоко, доел хлеб. Олеся же металась по дому, собирая узелок — яичек варёных, несколько картофелин, половину каравая ржаного хлеба, огурцов и немного соли в спичечном коробке.
Александр успел сбегать в сарай и надеть высохшие штаны и рубашку.
— Ну, Олеся, давай прощаться. Девушка ты хорошая, береги себя. Даст Бог, свидимся ещё.
Олеся обняла Сашу, всплакнула. Ну да слёзы девичьи — что роса под лучами летнего солнца, высыхают быстро.
— Ты ведь с немцами боролся — один! А я вместо помощи…
— Ну-ну, — погладил её по плечу Саша, — успокойся. С кем не бывает!
Он повернулся, взял узелок со стола и вышел. Уходил задами, через огороды, чтобы меньше любопытных глаз его видело.