Со своими сторожами я и не пытался общаться. Дождавшись нового появления седовласого, громко крикнул:
— Тонаму!
Тот возмущенно подскочил, в ответ разразившись целой тирадой. На Изумрудном острове проживает несчитанное количество племен, в ходу здесь добрая сотня никому неизвестных языков и наречий. Так что я даже и не пытался понять, что он там бормочет, а с упорством человека, которому нечего терять, раз за разом повторял «тонаму», пока старик концом посоха не заехал мне под ребро, заставив замолчать. Какое-то время мы буравили друг друга глазами, наконец он нехотя проскрипел нечто неразборчивое. Тут же один из здоровяков исчез, появился он лишь под вечер. С ним прибыла еще одна группа друидов, празднично позвякивая навешанными на них амулетами, оберегами, ожерельями и кулонами.
Вокруг меня немедленно развернулся митинг со спорами, пристальным меня изучением, тыканьем в меня посохами, жезлами и черепами странных животных. Вновь звенели и пели на разные голоса амулеты, тлели связки неведомых трав, и я судорожно кашлял, едва не задохнувшись в вонючем дыму. Уже под утро во мне все-таки признали тонаму, то есть не злокозненного вора тел и зловещего повелителя душ, а всего лишь несчастную жертву жизненных обстоятельств, пришельца из иного времени.
Меня развязали, накормили и вывели на берег, махнув в сторону далекой отсюда Англии. Мне даже предоставили транспортное средство — утлую с виду, плетеную из ивняка и крытую кожами лодку — коракл. С некоторым изумлением я обнаружил в лодке незнакомого мне человека. Был он высоким, худым, и до крайности истощенным.
Некогда широкие плечи ныне сгорбились, а костлявые кулаки и поныне впечатляли своими размерами. Одним взглядом я охватил все: и покрывающие его тело ритуальные шрамы, и цветные татуировки, и красноватый оттенок кожи.
У лежащего в суденышке было умное, тонкое лицо с орлиным носом, и длинные, растянутые мочки ушей, где некогда висели тяжелые серьги. Рот мой невольно приоткрылся. Умом-то я понимал, что розенкрейцеры плавают через Атлантику, но обнаружить живое тому свидетельство я никак не ожидал. Что он тут делает, откуда взялся? Взгляд мой упал на грубую маску из железа, лежащую рядом с мужчиной, и я хлопнул себя по лбу, сообразив наконец, кто же тот таинственный узник, которого мы искали.
Сидящий в лодке зашелся в мучительном приступе кашля, из-под прижатой к губам ладони потекла тонкая струйка крови. Я перевел взгляд на провожающих. Один из друидов холодно заявил на чистейшем английском:
— Всю ночь мы вопрошали Высших, что делать с двумя чужаками, в одно и то же время оказавшимися в одном месте. Дураку ясно, все произошло не просто так, а по умыслу богов, но вот к добру или ко злу вы явились на нашу землю?
Друид ожег меня взглядом, и я поежился.
— Мы получили ясные, недвусмысленные ответы, — продолжил он, и голос его стал ледяным. — Вы оба помечены, и не можете упокоиться здесь, наши боги никогда не примут души чужаков. Мидер и Дагда, Морригал и Огме, словом, все дети племени богини Данан отвергли вас. Они наложили на вас гейс, табу. Никто не посмеет пролить вашу кровь!
— Но, — начал я, и друид властно махнул жезлом, как бы затыкая мне рот.
— Если вы умрете на земле моих предков, ваши души, неприкаянные, превратятся в злых духов, что будут прокрадываться ночами в наши жилища и пить кровь младенцев, а потому — плывите! Мы освобождаем вас, идите и не причиняйте вреда сынам Изумрудного острова!
— А не могли бы вы выделить судно попрочнее, — высказал я мысль, давно вертевшуюся на кончике языка. — Боюсь, дальше лиги мы не отплывем.
— Это уже проблема богов моря! — отрезал друид. — Главное отплыви подальше, твой спутник умирает, и осталось ему совсем немного.
Он рявкнул что-то неразборчивое, от группы сопровождения, столпившейся ярдах в десяти от нас тут же отделился здоровенный детина весь обтянутый в кожу словно заправский рокер. Поигрывая увесистой дубиной мужчина медленным шагом направился к нам. Ну что ж, лучше самому сесть в лодку, чем очнуться в ней невесть где, решил я, а потому, не говоря худого слова, оттолкнул ее от берега и кое-как забрался внутрь.
Там обнаружилось весло, и я начал медленно грести. Краснокожий молчал, взгляд его был устремлен куда-то вдаль. Поразмыслив, я решил пока его не трогать. По всему выходило, что если лодка не затонет сразу у нас еще будет уйма времени для общения. Если же коракл даст течь… Я оглянулся, комиссия по проводам никуда не делась, терпеливо рассевшись на берегу. Обратно на Изумрудный остров нас точно не пустят, друид дал мне это понять со всей определенностью.
В полумиле от берега лодку подхватило течение, и я убрал весло, полностью положившись на волю волн. Оставалось только надеяться, что в конце концов нас подберет какое-либо судно. С мыслью о том я и заснул, и снилась мне Жанна.
День шел за днем, а в моей жизни ничего не менялось. В коракле обнаружился небольшой бочонок пресной воды и немного еды. Первые пару дней вдали маячило какое-то судно, потом оно исчезло. Похоже, ирландцы хотели увериться, что две никому не нужные души не вернутся тайком обратно. Мой спутник по-прежнему молчал, как воды в рот набрал, и как ни пытался я его разговорить ничего не вышло.
Время от времени краснокожий разражался очередным приступом кашля. Поначалу я поеживался, как и любой, находящийся рядом с туберкулезным больным, но затем как-то привык. Философски рассуждая, всякий раз когда встречаются отдаленные культуры, помимо ценностей материальных и духовных они, хочешь не хочешь, обмениваются и болезнями. Европа одарила Америку туберкулезом, но и с запада нам презентовали сифилис, унесший ничуть не меньше жизней.
На седьмой день пути вода кончилась, солнце же как назло палило все сильнее. На небе не было ни тучки, и мы съежились на дне коракла, пытаясь укрыться от палящих лучей под выданными нам лохмотьями. Я смачивал кусок ткани морской водой и клал на голову, пытаясь ее охладить. Так зной переносился намного легче, но как же мучительно было осознавать, что под рукой находится целое море воды, вот только она непригодна для питья! На девятый день пути я понял, что скоро умру.
— Проклятые жрецы рассчитали все точно, — с хриплым смешком поведал я небу, морю и лодке, ведь больше мне и поговорить было не с кем. — Таки уморили нас с этим туземцем. Причем, что характерно, не на своей земле, и не пролив и капли крови. Чертовы лицемеры, гореть им в аду!
И замер, рядом со мной кто-то тихонько смеялся. Я поднял глаза и оторопел, на суровом неподвижном лице индейца, который до того ничем не выдавал, понимает ли вообще, что происходит, ныне красовалась усмешка. Невеселая, но все же, все же! И пока я оторопело взирал на это чудо, мой спутник заговорил. Акцент у него был странный, но я вполне различал каждое сказанное им слово.
— Жрецы везде одинаковы, — заметил он убежденно. — Что у нас, в Священном городе, что у вас, в земле англов, что на этом забытом богами островке. Манипулируют и интригуют, так было и так будет, и ничего тут не изменишь. Мир стоит на крови, так что удивляться нечему!
— Ты говоришь по-английски! — обличающе произнес я и осекся, так глупо это прозвучало.
— Смешно, — сказал индеец и зашелся в приступе кашля, в несчетный уже раз. — Ко мне был приставлен человек, какой должен был меня убить, прежде чем я попаду в посторонние руки. А эти дикари убили его раньше, чем он сумел перерезать мне горло.
— Повезло тебе, — отозвался я.
Говорить было трудно, высохший язык царапал рот словно напильник, но лучше уж так, чем молча ожидать смерти.
— А эти люди даже не спросили меня ни о чем, представляешь? — краснокожий хихикнул, затем глубоко, всей грудью вздохнул. — Тот человек так и не узнал, что его смерть была напрасной!
— Расскажи о себе, — помолчав, предложил я. — Поведай, кто ты такой и чем так важен. Может быть ты принц неведомой страны, где тебя ожидает престол?