Целый день он слонялся по городу, заглядывал в кафе, где завтракали и обедали отдыхающие «дикари», глотал голодную слюну при виде разложенных на тарелках горячих блинов, сосисок, бифштексов, дымящихся бульонов и кофе. Он все время на что-то надеялся, но ничего спасительного не случалось. Одна настойчивая мысль сверлила его мозг: «Достать деньги, где достать деньги? Как только достану – сразу рвану отсюда», – решил он, уже не желая больше оставаться в этом, таком желанном недавно городе у моря. Ему вспомнились вчерашние парни, и он воспрянул духом. «Найду золотозубого, все же кореш, должен помочь», – думал он, пытаясь отвлечь себя от голода.
У киоска с минеральной водой он остановился, через окно увидел открытый ящик стола и в нем деньги: много рублей, трешек, пятерок – жаркий день, вода была ходовым товаром. Продавщица, пожилая полная женщина в грязном замызганном халате, бросала в ящик бумажные деньги, в другой ссыпала мелочь: уйму медных и серебрянных монет. Гаврилин несколько секунд глядел на эти деньги и перевел взгляд на лицо женщины. Оно было потным, тусклым от усталости, бесцветные глаза смотрели на непрерывную очередь равнодушно, без всякой мысли. Руки у нее были большие, с припухшими, красноватыми от воды пальцами. Она ловко брала деньги и бросала на прилавок сдачу, пожалуй, даже не замечая лиц тех, кто перед ней стоял. Дмитрий уверенно взял с края прилавка бутылку, наполненную до половины минеральный водой, и прямо из горлышка выпил уже потерявшую газ воду. Пустую бутылку он протянул продавщице и та, не глядя на него, бросила на прилавок двадцать копеек. Гаврилин зажал в кулаке мелочь и быстро отошел от киоска. Рядом в булочной он купил булку и сразу всю съел. Настроение немного поправилось, но мысль о деньгах неотступно преследовала его. «Сколько у нее там в ящике?» – подумал он о продавщице киоска. Подумал просто так, бесцельно, без всякой определенной мысли. «Наверное, рублей сто, не больше. Мне бы хватило убраться отсюда. Даже можно посидеть в ресторане, и на дорогу бы осталось. А, чего там думать? – прервал он ход своих мыслей. – Деньги есть, да не про вашу честь».
Дмитрий дошел до гостиницы, постоял, с завистью глядя на окна, на балконы, где сидели в удобных креслах мужчины и женщины. И это их праздное спокойствие, наслаждение заслуженным отдыхом вдруг вызвало в Гаврилине необъяснимое злобное чувство ко всем, кто жил сейчас в этом южном курортном городе.
– Ух, гады! Жизнь себе устроили! – ругался он сквозь зубы. – Наслаждаетесь!
Гаврилин не думал о них как об оленеводах, шахтерах, экскаваторщиках, водителях поездов, полярных зимовщиках, хлеборобах и моряках. Он видел только то, как они обращались со своими деньгами. Сейчас ему было невдомек, что эти деньги достались им трудом, он знал только, что они у них есть, а ему приходится воровать пустую бутылку в киоске минеральных вод и утолять нестерпимый голод. Им овладела бешеная злоба, он стал искать ссоры, чтобы кулаками выместить на ком-нибудь накопившуюся злость за похищенные деньги, за голодный день и за то неудовлетворение, которое возникло из-за неопределенности его положения. Словно таран Дмитрий разрезал группы ребят, толкал их, прислушиваясь, не бросит кто ему вслед обидное, оскорбительное слово. Но все здесь будто сговорились, они не воспринимали задиру-парня, не обращали внимания на то, что их кто-то толкнул. Наконец, потеряв терпение, когда напряжение достигло высшей точки, Гаврилин пошел на парня, чьи глаза, скрытые очками с толстыми стеклами, вызвали еще больший прилив злобы у Гаврилина. «Вот этому я врежу по очкам!» Он налетел на него и сильно оттолкнул в сторону, тот даже екнул от удара, и очки соскочили с носа. Парень едва успел поймать их и водрузил на место.
– Куда прешь? – заорал на него Гаврилин и весь задрожал от возбуждения и ярости. Он подскочил к парню и отупело сжал кулаки. Видно, все его чувства очень хорошо отразились на лице, потому что двое ребят, переходивших дорогу, вдруг резко свернули в сторону, с тревогой глядя на вспыхнувший скандал.
Паренек прижал плотнее к глазам очки и виновато посмотрел на низенького, взъерошенного в ярости человека. В его лице не было ни страха, ни удивления, оно сделалось каким-то беспомощным перед натиском Гаврилина.
– Простите, я плохо вижу. Это чужие очки. Мои разбились, – тон его был тихий, извиняющийся, разоружающий. Кулаки Гаврилина разжались, он расслабился, словно спущенная пружина, ярость его улеглась, погасла, как перед укротителем. После таких слов ударить парня было все равно, что ударить ребенка.