— Слушаюсь, товарищ полковник, — по-военному ответил Егор.
Атташе увидел восторженные глаза, которыми Егор «пожирал» измученного капитана, и ничего не сказал.
В коридоре Егор обратился к Волину:
— Товарищ капитан, там ваши ребята попросили что-то из советской музыки. Но у меня ничего не было, кроме старой кассеты Цоя. Вы уж извините за качество.
— Пусто, Егор, — махнул рукой капитан, открывая дверь в комнату отдыха.
Посреди просторной комнаты, обитой дорогими породами дерева, стоял длинный стол, заставленный блюдами с разной едой, деликатесами, закусками. Вдоль стола вытянулся частокол из водочных бутылок. Как заметил Волин, несколько «пузырей» уже пустые. Ким и Ковалев уже в полудреме развалились на топчанах, слушая на дребезжащей кассете голос Виктора Цоя, глаза их были закрыты, а по щекам текли слезы. За столом, подперев щеку рукой и дымя сигаретой, сидел мичман Лебедев. Перед ним в центре стола стоял большой стакан, до краев наполненный водкой, поверх которого лежал кусок ржаного хлеба со щепоткой соли. Так испокон века славяне поминали тех, кто уже не сядет за стол никогда. Увидев подошедшего Волина, мичман оторвал голову от руки и громко произнес:
— А, капитан, садись, — указывая рукой на скамью возле себя.
Налил ему полный стакан, другой лишь на треть.
— Твоя пайка. Ну давай, Игорек, помянем наших боевых товарищей, которые погибли, но долг выполнили.
Не чокаясь, они осушили до дна стаканы. Давно Волин не пил «горькой», огненная жидкость обожгла внутренности, забила дыхание. Он отдышался и услышал голос из магнитофона. Под щелканье изношенной кассеты перед глазами Игоря замелькали сюжеты совсем недавней жизни. Как они, готовясь к операции, пели в бункере на погранзаставе у Пянджа. Все из их группы еще были живы, и многие тогда пели, пели его песни.
Со щитом или на щите,
В серебре или нищете Я вернусь...
«Да, мы вернулись», — подумал Волин.
К горлу капитана подступил ком: как эти слова подходили к ним, к армейским диверсантам. Это был их гимн, гимн для тех, кому повезло уцелеть и остаться в живых. И одновременно эта песня — реквием павшим на этой секретной войне.
— Михалыч, плесни нам еще, — прохрипел Волин. Лебедев наполнил стаканы наполовину и, подняв свой, проговорил:
— За спецназ.
— За спецназ, — повторил Волин. И мичман увидел в углах его глаз слезы.