Почти все время она проводила за кухонным столом, читая рукописи и дневники Люсьена Сегуры. Некогда усадьба принадлежала писателю, и Анне казалось, что вместе с ним она кружится в благопристойном многоголосом танце. Она погружалась в поиск деталей, которые отсылали к жизни этого француза, глубоко запрятанной в его произведениях, и, оторвавшись от работы, не сразу понимала, что находится в том самом доме, где обитал он. Кто-то из коллег назвал ее занятие «уборкой в жилище толмача». Она знала, что если каменной лестницей подняться на один этаж и свернуть налево, то окажешься в спальне, под окном которой качаются ветви огромного дуба, много-много лет назад видевшие хозяина комнаты за туалетом.
Раз в неделю появлялась мадам Кью с мужем. Она молча убиралась в доме, а мсье Кью обходил сад, очищая клумбы от упавших веток. Еще он был деревенским почтальоном. Потрудившись до обеда, пара отбывала. Без постояльцев супруги наезжали чаще и вели себя в доме как полноправная прислуга. Нынче же они выбирались из голубого «рено» и сообщали новости о событиях в мире, местных политиках и всевозможных войнах. Мсье Кью обозревал луг и решал, что тот потерпит до следующей недели, а мадам Кью пыталась обучить Анну основам готовки кроличьего рагу, дабы одним большим блюдом на три дня избавиться от возни с обедом.
Попыхивая трубкой, мсье Кью по периметру обходил сад, прикидывая, насколько удалась стрижка деревьев. Затем огибал дом и сквозь открытую дверь черного хода разглядывал Анну, которая, склонившись над листом бумаги или толстой книгой, никогда его не замечала, и, покачав головой, бесшумно уходил. Жилица — американка, поведала жена. Ростом с мсье Кью, светловолосая, коротко стриженная, она выглядела крепкой и здоровой. Как-то раз на своем новосветском французском она спросила, где лучше гулять, и он набросал план удобных тропинок, вившихся через чужие владения и пересекавших реку. Не забывайте запирать калитки, наставлял мсье Кью. Прежний владелец, едва приехав, командировал его за игристым с арманьякской винокурни или с другим поручением. Нынешняя гостья иная. В город не рвется. Ей и тут хорошо. В еженедельный визит супругов полчасика с ними поболтает и назад к столу, к своим книгам. Лишь иногда сходит в деревню. Как почтальон, мсье Кью беспрестанно куда-нибудь мотался, непоседливость у него в крови. Он бы не смог целыми днями торчать дома. И вот когда она пригласила его в дом и узким коридором провела на кухню с тем самым открытым черным ходом, смотревшим на выгон, с которого он за ней наблюдал, и протянула ему листок бумаги, мсье Кью начертил для нее идеальный план, ибо почтальонская служба одарила его знанием точных расстояний, границ владений и местоположений бродов. Обозначив дом треугольником, а клумбу с лекарственными травами — стремительным овалом, он воссоздал внешний мир, который заканчивался дальними рощами и оленьими заповедниками, опуская места, изобилующие туристами, а потому не годные для прогулок. Этот план Анна назвала оберегом, который она непременно сохранит на память и, обрамив, повесит в своей комнате на Дивисадеро-стрит в Сан-Франциско. В ней жила затаенная мысль: если все станет хуже некуда, она всегда сможет здесь укрыться.
На прогулки Анна брала с собой план. После встречи с охотниками она сменила юбку на джинсы и на десять минут сократила полуторачасовое гулянье. Сейчас неровная каменистая тропинка, вившаяся меж утесника, замедляла ее шаг. За ноги цеплялся пахучий можжевельник, сквозь листву пробивались солнечные лучи. Любуясь красотой дробленого света, Анна приостановилась и услышала мелодию.
Пела женщина. Если б Анна услышала мужские голоса, она бы не пошла на зов песни. Но та манила. Чистый, как родник, женский голос, ничем не поддержанный, выводил чрезвычайно простенькую мелодию. На секунду Анна замерла. С ветки на ветку неуклюже скакал воробей, явно несведущий в музыке. Анна зашагала к опушке, но пару раз остановилась, пытаясь распознать мелодию.