На полянке она увидела женщину, возле которой на стуле сидел мужчина, аккомпанировавший на чем-то вроде гитары. Поначалу музыканты ее не заметили, но, видимо, что-то почуяли — может, расслышали внезапную лесную тишину; женщина обернулась, смолкла и ушла прочь, оставив мужчину в одиночестве.
Франция означала покой и безвестность. Анна ни с кем не виделась, кроме мсье и мадам Кью. В доме писателя ничто не напоминало об Америке. Она спасалась от разнообразных аспектов своей профессии — знакомств, крайних сроков, просьб о предисловиях, — которые в реальной жизни были ее насущными обязанностями. За все время пребывания в департаменте Жер ее выбила из колеи лишь встреча с охотниками, когда вслед ей мужики похабно егозили языком и протыкали воздух согнутой в локте рукой. В скромном доме жилось легко, работа ее была почти бесцельной, словно она вступала в новую жизнь. Ей нравилось заполнять блокнот обрывочными записями и даже рисунками, весьма далекими от ее исследования. Услышав за открытой дверью птичью трель, она пыталась звукописью передать ее на бумаге. И делала это при всяком более-менее отчетливом чириканье. Пролистывая свои сумасшедшие заметки, Анна видела целые страницы, отданные птичьему пению, а также зарисовки чертополоха и «рено» четы Кью.
Человек с гитарой посмотрел на Анну. Надо было что-нибудь сказать, дабы не выглядеть бестактной, и она подошла ближе, пробираясь сквозь буйную траву.
Здравствуйте. Извините.
Получалось, она помешала ему лишь затем, чтоб извиниться!
Анна ничуть не испугалась. Не потому, что незнакомец держал в руках не ружье, а гитару; нет, он походил на человека, которого только что выпустили из убежища, но вновь загоняют в подземелье. На последних шагах она вдруг сообразила, что из леса слышала ритмичные переборы, которые вели мелодию, — вот почему женщине не требовалась поддержка. Она была аккомпанементом. В памяти вновь возникла та мелодия, но звучала она уже иначе. Значит, вот кто привлек ее на опушку.
Гитара обшарпанная. Ладони музыканта в комариных укусах и шрамах. Издали казалось, что он при параде, но вблизи стали заметны его мятые брюки, замызганные манжеты рубашки и жилетка, подрастерявшая пуговицы. Но всего примечательнее — грубые натруженные руки.
В тени деревьев, за которыми скрылась женщина, Анна разглядела фургон.
Чуть больше недели назад, во второй вечер после приезда в Демю, она и ее подруга Бранка стояли на этой самой травянистой опушке, похожей на плоское лунное пастбище. В летнем платье Анна прошлась «колесом» и нарвала золотистый ракитник, в темноте казавшийся бесцветным. Она знать не знала о фургоне и даже не предполагала в округе других обитателей, кроме себя и Бранки, которая привезла ее из Парижа. Бранка осталась всего на денек. Именно она через свою архитектурную фирму устроила аренду писательского дома. Потом они вернулись в усадьбу, одолевая низкий кустарник и отыскивая проходы в живой изгороди, четко видной в лунном свете.
Если подойти к незнакомцу слишком близко, это будет вторжением на его территорию. Если остаться от него шагах в пяти-шести, это послужит знаком боязни, которой вовсе не было. Незнакомец держался спокойно, одной рукой обняв гитару, точно любимую собаку.
Я вам помешала, извините. Уж больно красиво.
По правде, ничего особенного в музыке не было. Всего лишь странная мелодия, вдруг услышанная в лесу. Нечто неожиданное. Оттого, возможно, и красивое. Анна почти не солгала. Музыка умиротворяла — даже зудящие насекомые ненадолго стихли.
Я не знала, что вы здесь живете. Анна глянула на тихие деревья. Как-то вечером я сюда приходила.
Пальцы человека пробежали по струнам, веером раскрыв шесть нот. Он усмехнулся и сыграл мелодию, в которой слышались и колокольчики, и барабаны, и недостающий голос.
Позже он рассказал, что мальчишкой на этой полянке аккомпанировал матери. Играя, он смотрел не на лады, а на мамино лицо, ибо лишь глаза ее (один — скворушка, другой — лесной дрозд) оповещали о быстрых сменах мелодии, и он, выбирая ноты, словно отсчитывал дорожные вехи, мелькавшие в ее стремительном полете. Еще тогда он понял: музыка — это сеть, что захватит все вокруг — и полевых букашек, и ветер в деревьях, — превратив свой улов в дар, который ты поднесешь другу, точно пригоршню родниковой воды.
Вы не запели, сказал незнакомец, окончив мелодию. Не поддержали меня.
Нет. Я бы стала пятым колесом.
У музыки много колес, потому-то с ней радостно.
Та женщина, что пела… Анна осеклась, не зная, надо ли спрашивать.