— Вот как-нибудь свезу вас туда, — сказала Агнеш. Они сидели на покрытом паласом диване, из больших стаканов пили «чинзано». И поправилась: — Как-нибудь приглашу вас. Увидите мою мать, старую крестьянку, и отца, вот так-то. И этот хутор, грязь…
— Хутор, — повторил Тамаш. — Звучит весьма романтично. Вот смотрю я на вас… Хутор и театр… так рядом. Знаете, для нас, «непосвященных», театр — великая тайна. Волнующая тайна. У меня был абонемент в Национальный театр, еще когда я ходил в гимназию. Но и сегодня я восхищаюсь театром так же, как в детстве. А вы можете жить там, в театре. С хутора — и прыг-скок — в театр! Знаете, кто вы? Иллюстрация номер десять к главе: «Культурная революция».
Тамаш смеялся. Да, думала тогда в легком опьянении Агнеш, да, мы полагали, что будущее принадлежит нам. Интернат, театральный институт, съемки в кино, роли — как хорошо все шло. Некоторые сделали блестящую карьеру. Стали большими артистами. А я? Одно время и меня нес, увлекал с собою мощный поток, по потом? Она усмехнулась. Иллюстрация к культурной революции, вот и все.
К этому времени Агнеш уже очень боялась. Ей стукнуло тридцать, и тишина вокруг нее сгущалась. Чего-то не хватает во мне, думала она. Может быть, всегда не хватало. Я была природным материалом, и только. Но «истинным художником» так и не стала.
После обеда, посиживая в эспрессо за кофе, она поначалу еще бунтовала. Искала оправданий, дешевых объяснений. (Ну, конечно, Вали Кеменеш — фигуристая баба, переспит с кем надо, и успех обеспечен.) Но уже знала, хотя не хотела еще себе признаться, что нет больше надежд. Что она выдохлась.
Вот тогда-то, чтобы хоть обеспечить себе приличное существование, она ухватилась за Тамаша. Квартира, машина, муж — врач-гинеколог. Если она будет с ним, до большой беды дело не дойдет. Совсем вниз она не скатится.
Тамаш, которому было уже сорок лет, любил ее. Ему нравилось, что у него жена актриса, не великая актриса, а как раз такая, чтобы в обществе про них говорили: о, да, да, врач и актриса… Он чувствовал, что Агнеш ищет в нем поддержки, и знал, что никогда ее не оставит. Третья жена — пора и угомониться.
Агнеш сбежала в замужество в самый последний момент, когда еще не очень заметно было, что это замужество — бегство. В театр она ходила уже, можно сказать, только за зарплатой, на сцене появлялась в месяц раз пять или шесть, не больше. Занимала себя Тамашем, его работой. Заставляла его рассказывать о больнице решительно все. Она хотела быть хорошей женой, больше ничем. Старательно разучивала эту роль.
И какое-то время у нее получалось, несколько месяцев. Но потом ее охватил страх. А что, если я не вправе отказываться от театра? — думала она. А что, если мне надо бороться? Дома исподволь стала разучивать новые роли. Она не жаловалась, но Тамаш видел, что она страдает. Да и ему меньше уделяет внимания. (Теперь хорошо. Теперь вечерами Маша говорит: Помогите же мне. Помогите, а то я сделаю глупость, я насмеюсь над своей жизнью, испорчу ее… не могу дольше…) Они ходили к знакомым, сами звали к себе гостей. Часто Тамаш не мог быть на этих вечеринках: дежурил в больнице. После дежурства в такси мчался домой. К этому времени Агнеш уже успевала много выпить. И играла. Крестьянскую девушку, сломленную женщину, скучающую женщину, мольеровскую служанку. Гости, пожалуй, и не замечали ев игры. Не видели. Тогда однажды она сбросила с себя маску актрисы, маску светской женщины и, босая, встав на ковре, замахала судорожно вывернутыми ладонями, закричала:
— Какого же черта вы твердили, что я талантлива? Ведь и я тоже поверила! Какая гадость!..
На нее смотрели растерянно, она опомнилась, мрачно забилась в угол, не зная, что теперь с нею будет. Тамаш утешал ее, уговаривал:
— Не пей! Зачем ты пьешь, видишь, что получается?
— Да, это ужасно, — сказала однажды в театральной уборной Вали Кеменеш. — Не то чтобы я боялась будущего сезона, но ведь те, кто окажется на улице, что им делать? Артист — в театре артист. Дома он уже не артист, не правда ли?
Радовался ли Тамаш, когда договор с Агнеш по возобновили? Возможно. Но одно точно: он надеялся, что теперь-то ее мучения кончатся. Агнеш потихоньку успокоится, не будет разрываться между театром и домом. Положение станет более определенным.
Агнеш предчувствовала, что на следующий сезон договора с ней не возобновят, и все же, когда ей сообщили о решении официально, восприняла это, словно судебный приговор.
— Не мешай, — отвечала она Тамашу, когда он пытался заговорить с нею. — Не мешай, я думаю. — Она сидела на диване и все повторяла про себя: конец, конец, конец…