— Дедушка Гордей помирает!
И сразу же поверил Прокоп — не врет мальчишка, так оно и есть — умирает, все в нем затряслось мелкой дрожью, и, схватив клюку, он заспешил на улицу.
— Пишем мы, пишем, — нервно тараторил Виталик, то отставая от мелко семенившего Прокопа, то забегая вперед. — Тетрадку Нинка Прохорова исписала, потом Катька Пузырева, потом Петька Петушков... Моя очередь, раскрываю тетрадку, а тут дедушка ь Гордей белым стал и за грудь схватился. Уморили вконец, говорит. И матерком. Закрывай, говорит, немедля свою чертову тетрадку и беги за Прокопом, проститься хочу... И на койку хлоп, бороду кверху!..
— Так это вы с утра его мучили? — ужаснулся Прокоп.
...Гордей лежал на кровати, выставив кадык, дышал натужно.
— Ты что? — Прокоп присел на табуретку, склонился над приятелем. — Ай худо?
— Худо, Проня, ой худо...
— Фельдшерицу надо покликать.
— Не успеть, кончаюсь я, Проня.
— Ну вот, а намедни хвалился: я ее по черепухе, смерть эту.
— Где моя Галька, зараза, шляется? Как ушла утром в магазин, так и до сих пор нету...
— Гуляет она, ватагу водит... Сбегать? — высунулся из-за Прокопова плеча Виталик.
— Ты бы шел до дому, малец, — сказал Гордей. — Мне с дедом Прокопием Ивановичем поговорить нужно. — Подождал, пока за Виталиком закрылась дверь, и глазами поманил друга:— Нагнись-ка, еще ниже, еще...
— Ну, нагнулся.
— Теперь спрашивай!
Прокоп напрягся лицом, не понимая:
— Что спрашивать?
— Будто не знаешь? Про лисицу.
— Эк что вспомнил, — махнул рукой Прокоп. — Умирай знай спокойно. Простил я тебя, давно простил.
— Та-а-к, — усмехнулся Гордей и быстро, зорко взглянул на друга, как взглядывал прежде, с безуминкой в светлых, навыкате глазах. — Простил, значит?
— Значит, простил.
— А за что простил?
— А то не знаешь? — опешил Прокоп. — За лисицу, вытащенную из моего капкана..
— Кто ж ту лисицу вытащил?..
— У-ф-ф! — Прокоп достал из кармана тряпицу, вытер вспотевший лоб.
— Ты, Пронька, скажи — видел меня у капкана, за руку схватил?
— Ну не видел, не схватил.
— То-то и оно! — Гордей смотрел торжествующе. — А как говорят умные люди? Не пойман?..
— Да я с самого начала знал, что ты, ты лисицу упер! — взъярился Прокоп.
— Докажи...
— Ты, ты, ты!
— Не ори, — Гордей страдальчески прикрыл глаза. — Худо мне, ай не видишь?
«Может, и моя смерть тут, рядком с Гордеевой», —подумал Прокоп и боязливо покосился в темный угол за печкой — не стоит ли там она, старуха жуткая, с костлявым пальцем, поднесенным к мертвым губам? В тишине, сначала едва-едва, потом слышнее, донесся с улицы шум гульбища. Вскоре различимы стали топот, выкрики, визг гармошки. Чей-то усталый, охрипший голос выкрикивал:
— Во дают! — сказал Гордей. — Молодец Галька, нашей породы, макеевской...
— Я кликну, ежели желаешь...
— А зачем? — коснеющим языком вымолвил Гордей. — Пускай гуляет... девка...
И дернулся телом, затих, вытянулся...
Прокоп постоял с минуту над мертвым телом, потом вышел и позвал Галину.
— Ну что там у вас? — спросила она недовольно из толпы.
— Дед твой помер, вот что, — сказал Прокоп и побрел прочь, не оглядываясь.
Он чувствовал, как, прямо в пути, тают его силы, мертвая истома подступает к сердцу, и все его мысли были лишь о том, как бы не упасть, дойти до заветного дивана под телевизором.
Когда он лег, привиделся ему Гордя. Друг шел навстречу по узкой извилистой тропе меж крестами и деревьями, предостерегающе подняв руку: «Не ходи сюда, пшел вон!..» — «Пусти, Гордя», — жалобно попросил Прокоп. Все его тело было налито тяжелой застарелой усталостью, неодолимо гнувшей к земле. «Не пущу! — грозно и весело кричал Гордей. — Я тебе жизнь спас... блох тебе на плешину!» — «Пусти, — молил Прокоп, опускаясь на колени. — Христа ради, пусти!» И тут увидел он Дусю. Высокая, сутулая, в ватнике и кирзовых сапогах, бежала она через поле, отчаянно крича, чтобы он поберегся. «Не надо бежать, не успеешь ведь, все равно не успеешь», — шептал Прокоп. Любовь и благодарность разрывали его сердце...
Дуся вернулась из города в вечерней темноте. Зажгла свет, взглянула на отца, вытянувшегося на диване, и, сразу догадавшись, кто это побывал сейчас в их доме, тихо и горько заплакала. Однако скоро утешилась, представив себе, как будет лежать Прокоп в гробу в новой рубахе.