Кроме того, на могутном плечике принесла Раиса-дискометательница две штуки домотканых половиков. Деревенская старушка умелица Пелагея, и зиму и лето хлопотавшая у древних кросен, не продала дорожки, а просто отдала их так, от перепроизводства тканой продукции и возникшего по этой причине стеснения в крохотной вдовьей избушке и за обещание Раисы прислать мужа с ружьем на предмет истребления недавно объявившегося зловредного хоря.
Так и появилась Раиса на стойбище, подобно греческой богине, возвращающейся с охоты, в полной своей величавой силе — с валиками половиков на плече, огромной сумищей в правой длани. И хоть бы согнулась в какую-нибудь сторону в пояснице, хоть бы коленками дрогнула: прямо и видно несла свое зрелое тело, а на румяном лице — ни капелюшечки пота, лишь веселая улыбка на полных губах и под очками.
— Ну как? — спросил Костик, любуясь женой.
— Кое-что несу, — скромно отвечала Раиса.
Было еще бедновато в деревне в эту пору, еще не наступило время главного осеннего бора — заготовок на зиму, когда из деревенских подполий выгребают картошку, реквизируют у родителей огурцы соленые, капусту белокочанную квашеную, яблоки антоновские кисло-сладкие. Когда копаются в кубелях, отыскивая куски сала потолще. Когда гоняются с палкой за гогочущей стаей, стараясь подшибить гуся покрупнее да пожирнее. Такое время еще не наступило. Однако в бездонном Раисином кошеле нашлась-таки местинка не только для несъедобных вещей и предметов. Из уютной матерчато-кожаной сумки извлекла она и поставила не без гордости на стол банку светло-желтого липового меда, купленного по сходной цене у деда Аркадия Пантелеймоновича; связку сушеного гриба боровика, сулею со свежим березовым соком, пол-литровую бутылку с редким в нашу промышленную пору и поэтому высоко ценимым туземным экзотом — самогонкой и пленковый мешочек с овсом. Этот злак Раиса собиралась проращивать в некипяченой воде и есть с ржаным хлебом — для пущего роста волос на голове, которые, не в укор Раисе, были у нее тонковаты и редковаты.
Но принесенное было ценно и тем, что с каждой добытинкой связывалась какая-нибудь маленькая, то веселая, а то и не совсем веселая историйка. Дед Аркадий, к примеру, наотрез отказывался от продажи меда, знай твердил — внучонку, мол, приберег, но стоило Раисе достать пригоршню новеньких олимпийских рублевиков и поводить ими перед крупным носом деда, как ноздри его вожделенно затрепетали, и он в спешном порядке закандыбал за душистым золотом. Нумизмат он, что ли, этот дед Аркадий?
Вот уж истинно, чем старей, тем смешней. Народную умелицу и трудолюбку восьмидесятилетнюю ткаху Пелагею Ивановну Раиса обнаружила на печке, за трубой. Старушка сидела там в полутьме, позабыв о кроснах и половиках, прижимая к боку белую, с красным коком курицу. От чешуйчатой, как у ящера, куриной лапы тянулась веревочка, концом намотанная на бабкин кулак. Кура суматошно кудахтала, хлопала крыльями, вырываясь, и царапала острыми коготками Пелагеины руки. «От хоря хохлатую берегу, — объяснила ткаха с печи. — Последняя осталась. Пять штук за весну сожрал, ненасыта...»
— Надо помочь бабусе, — сказала Раиса Котик — Ведь ты с ружьем приехал, вот и застрели хоря.
— А что — и застрелю, — пообещал Костик. — Завтра же капут ему устрою...
Вечером, в сиянии молодого месяца, несуразный, как привидение, вступил на бивачную территорию мелиоратор Кузьмишкин. Темный силуэт его делало жутким нечто конусообразное, зыбкое, болтавшееся за его спиной, и узкий длинный предмет, пересекавший фигуру посередине. Крадучись, Петр нес мережу — браконьерскую снасть и лодочное весло. Капроновая мотня мережи волочилась сзади по земле, сбивая с травы вечернюю росу и оставляя туманную полосу среди мерцавшей под месяцем влаги.
Посвечивая фонариком, они спустились с крутого берега к озеру, где в редких камышах, накрепко притороченная к железному шкворню, негромко пошумливала, виляя долгим телом, постукивая днищем по волне, рыбацкая лодка. Петр отомкнул ее, бросил цепь с замком в корму, они погрузили снасть, сами сели и поплыли по лунной дорожке к другому берегу, к устью речки. Там нерестилась рыба. Набилось ее в речку, видать, очень густо — при первом же погружении мережа наполнилась живой благодатной тяжестью столь щедро, что Петр едва-едва поднял мотню над водой. Костик ловко подхватил ее и бултыхнул в лодку. Попалась в основном плотва — увесистая, пузатая, распираемая икрой. «Ведра три, — прикинул в уме Костик. — Высушу — славная закусь будет под пиво». И, азартно хохотнув, потирая руки, приказал Петру бросать мережу второй раз. Но тут раздался вдруг