– И песок?
– Да. И песок.
– И теплоход?
– И теплоход.
– А небо?
– Небо молчит.
– Неправда. Прислушайся. Только надо закрыть глаза.
Рудаков послушно закрыл глаза,
– Все равно молчит.
– Значит, ты еще слишком молод, – тихо засмеялась Нина. – Или огрубел душой. Небо разговаривает звуками детства. Вот голос мамы… Скрип калитки… Смех подружки… У меня была только одна подружка Тоня… Она потом уехала… А вот я плачу: у меня собака растерзала куклу… Такое горе… Мне тогда казалось, что сильнее горя на свете не бывает… А вот танцы в парке… Вальс… А меня так никто и не пригласил… Ты когда-нибудь в детстве лежал на спине и смотрел в небо?
– Да.
– Тогда там были звуки будущего… Какие-то необыкновенные голоса, чудесная музыка, шепот влюбленного в тебя человека. И еще что-то прекрасное, загадочное. А сейчас, наоборот, небо отдает те звуки, которые вобрало в себя в детстве. И оказывается, что тогда все было чудесно и необыкновенно, а сейчас… Сейчас… Дай мне водки.
– Тебе же нельзя, – растерянно сказал Рудаков. За все время их встреч Нина ни разу даже не пригубила спиртного.
– Сегодня можно. Сегодня все можно.
Главный бухгалтер полез в сумку, достал бутылку, стакан.
– Я из горлышка.
– Ну и ну…
Девушка хлебнула водки, закашлялась.
– Вот… а теперь дай сигарету.
– Ну уж это… ни в коем случае.
– Давай, давай. Кутить так кутить. Я приказываю.
Семен Петрович нехотя протянул ей сигарету, зажег, закурил сам.
– Только чуть-чуть.
– Ладно, ладно, не учи.
Нина курила, лежа на спине с закрытыми глазами.
– Как хорошо… А я и не знала…
– Это только вначале… Потом все значительно хуже.
– Ну вот. Мир перевернулся. Теперь ты меня воспитываешь. Рудаков, тебе нравится здесь? Как славно…
– Да. Мне очень нравится здесь.
– Тихо, тепло, одиноко.
– Да.
– Можно сколько хочешь крутить любовь с женщинами. Ты ведь будешь приводить сюда женщин, а, Рудаков?
– Зачем мне женщины? Ты одна у меня.
– А после меня? Чего молчишь? Знаю, будешь. Мне бы не хотелось…
– Я не буду сюда никого приводить, – сказал Семен Петрович.
Нина с шумом выпустила дым.
– Не верю, Рудаков. Вы, мужики, такие. Сегодня одна – завтра другая. Но я сейчас сделаю так, что ты больше ни с кем здесь не будешь крутить любовь. Дай-ка мне нож. Давай, давай, не бойся, я тебя убивать не стану.
Главный бухгалтер вытащил из сумки широкий острый резак и протянул его девушке. Нина встала и, не вынимая сигареты изо рта, подошла к скале.
– Принеси мне камней.
Рудаков послушно принес несколько легких меловых камней.
– Поставь друг на друга… Так. А теперь иди отсюда и не смотри. Можешь поспать.
Семен Петрович отошел к реке, лег на песок и незаметно для себя заснул. Ему снился удивительный сон. Будто он совсем маленький и мчит на велосипеде с никелированными ободами по цветущей, усеянной крохотными алыми маками земле. А отец, молодой, красивый, смотрит, улыбаясь, ему вслед и кричит:
– Объезжай маки! Не топчи цветы!
И он лавирует между маленькими алыми кострами, но их так много, что все-таки он их давит и давит, и вот уже синие шины велосипеда стали красными и сок маков брызжет в стороны, как кровь…
– Рудаков! Эй! Сеня!
Семен Петрович проснулся и немного полежал, удивляясь сну. Никогда ему не снился отец. Он умер еще до войны, и Семен Петрович не помнил ни его лица, ни голоса, ни фигуры, а тут вдруг так явственно, так четко, словно кто-то во сне прокрутил ему пленку. И про велосипед с никелированными ободами Рудаков не помнил. И про маки. Но сейчас он мог с уверенностью сказать: все это было – и молодой смеющийся отец, и легкий послушный велосипед, и маки…
– Рудаков! Проснись! Вот разоспался!
Семен Петрович поднялся на колени и невольно протер глаза от удивления. На скале перед ним красовался его портрет, а сбоку портрет Нины с развевающимися волосами. Портреты были в профиль.
– Похоже?
– Очень… – пробормотал Рудаков.
– Ну вот… Теперь ты не приведешь сюда никакую мадам. А если приведешь, она тебе истерику устроит… Можно, конечно, еще для верности написать внизу «Семен Петрович + Нина = любовь», но, по-моему, и так достаточно.
– Да, не стоит портить рисунок, – согласился главный бухгалтер. – Здорово получилось. У тебя настоящий талант.
– Улика… Ха-ха-ха! Теперь никуда не денешься. – Нина нервно рассмеялась. – Не будешь же ты соскабливать. Это глупо и жестоко… – Вдруг Нина побледнела и опустилась к подножию скалы, выронив нож.
Семен Петрович подбежал к ней, взял за руку.
– Нинок, что случилось?
Пульс был медленный, неровный.
– Ничего… так… голова закружилась.
– Говорил же… Тебе нельзя ни пить, ни курить…
– Пить и курить – здоровью вредить… – Девушка попыталась улыбнуться, но получилась лишь болезненная гримаса.
– Я тебя отнесу к воде… Там больше воздуха.
Рудаков взял девушку на руки – она была совсем легкая, прижалась к нему и закрыла глаза – и отнес ее к месту, где они лежали раньше.
Почти сразу же Нине стало лучше. Она улыбнулась:
– Очередной звонок… Что-то они стали часто звонить в последнее время.
– Уже было… так?
– Вчера на работе… Вот переполошились все. Одна даже предположила, что я беременная. Может, и вправду я беременная? А, Рудаков? Как ты считаешь?
– Больше я не дам тебе ни капли. И про сигареты забудь.
– Ух, какой строгий папочка… Сейчас отлежусь… Я живучая… Все бабы живучие как кошки. Слушай, Рудаков, когда будет последний звонок, не вздумай тащиться ко мне домой и выспрашивать, как, где да что. Понял? Ты лучше сюда приезжай и помяни здесь меня. Понял? Вот тут, на этом месте, под нашими портретами, а стакан выбрось в речку. Чтобы больше никто из него не пил. Обещаешь?
– Выкинь все это из головы
– Обещаешь?
– Вот привязалась… Ну, обещаю… Если тебе так хочется.
Нина откинула голову на песок.
– Это я так… между прочим. А сейчас давай купаться. Вода должна быть теплой.
– Подождем, пока еще прогреется.
– Ты один искупайся. Мне хочется посмотреть, как ты плаваешь. Ты похож на атомный ледокол, когда плаваешь. Вода выходит из берегов, рыбы ложатся на дно, а русалки вылазят из своих нор…
– Разве они живут в норах?
– Конечно. Ты не знал? Они живут в норах, как раки. И как увидят приличного мужика, так стараются его зацапать. Будь осторожен.
– Хоть бы одну выманить из норы.
Рудаков подошел к кромке воды, сделал несколько упражнений и вдруг, не оглянувшись, резко бросился в воду.
Он знал, что девушка смотрит на него.
Семен Петрович хорошо плавал. Вода была теплой, так всегда бывает после жаркого дня и холодной ночи, когда туман окутывает реку, словно пуховым одеялом.
Течение быстро понесло Рудакова. Нина встала и смотрела на него. Семен Петрович помахал ей рукой. Она сделала ответное движение.
Чуть дальше за скалой была заросшая камышом болотистая низинка. Потом опять начинался крутой берег, и вылезти можно было только здесь. Семен Петрович направился к низинке, прошел по вязкому илу, раздвинул камыши. В болотце цвели кувшинки и лилии, и он всегда набирал здесь Нине букет, но сейчас цветов не было: то ли кто сорвал, то ли было уже слишком поздно. Только одна лилия, уже отцветшая, пожелтевшая по краям, плавала посередине болотца. Не хотелось лезть из-за нее в вязкую, заросшую ряской жижу, но Рудаков все же слазил и сорвал лилию. Затем он обмылся в реке и присел на большую сухую кочку обсохнуть.
Солнце уже припекало вовсю. Сегодня должен быть по-настоящему жаркий день. Как это здорово… Длинный, длинный жаркий день… Есть ли еще что-нибудь более прекрасное, чем длинный жаркий день в средней русской полосе? День, медленно текущий, словно река, окаймленная плакучими ивами, нежными наивными березками, надменными, самоуверенными елями, круглыми студеными озерами, мятными лугами… И над всем этим небо с разбросанными по нему редкими голубиными перьями; бездонное голубое небо… Небо, наполненное звуками детства?