Пролог
«Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу».
Александр Блок
1879 год.
Имя девушки, чей портрет был выставлен в Академии художеств, а потом и в Галерее Третьякова, осталось неизвестным. Посетители называли её «Дамой в чёрном» или «Вдовой» и не могли отвести глаз от её бледного лица, от хрупкой фигурки, затянутой в траурное платье с высоким воротником и длинными рукавами. Маленькие изящные руки в чёрных кружевных перчатках лежали на коленях, тонкие пальцы судорожно сжимали платок, белой кляксой расплывшийся по платью. Восхитительные синие глаза были опущены и наполовину скрыты густыми ресницами. Несколько тугих смоляных локонов упали на лоб.
Молодая вдова.
Красивая и несчастная. Словно живая. Чистая скорбь читалась во взгляде девушки. Кого она потеряла? Отца или мать? Жениха или супруга, сгинувшего в Турецкую войну[1]? Ребёнка? О ком она горевала? Утешилась ли? Кто знает…
Однажды портрет исчез. Сгинул в вихре передвижных выставок где-то в провинции. Он был навсегда потерян, но вдова продолжала жить, собственной странной «жизнью».
Говаривали, что Дама в чёрном появляется лишь там, где случилась беда. Для неё не существует закрытых дверей и запретных мест. Говаривали, она является лишь тем людям, с которыми поступили жестоко и несправедливо. Она становится их заступницей и не успокоится до тех пор, пока виновник не будет наказан. Вдову не нужно звать, не придётся просить о помощи, она придёт сама и также бесшумно вас покинет. Никто не может остановить Даму в чёрном, никто не смеет мешать ей.
Говаривали, она не знает пощады и не успокоится до тех пор, пока не найдёт и не покарает своего обидчика.
[1] Речь идёт о русско-турецкой войне 1877 – 1878 гг. Здесь и далее – примечания автора.
Глава 1
Часть первая.
Красные комиссары. Чёрные телеграммы
Глава 1.
Эдуард Милютин
1920 год, Курская губерния.
– А как вы, батюшка Эдуард Андреевич, думаете, успеем ли отстроить больницу к сенокосу? – беспокоились деревенские мужики, подрядившиеся восстанавливать бывшую земскую[1] больницу. Эдуард Милютин склонился над чертежами и тяжело вздохнул. Здание больницы решили построить заново, ведь правое крыло было полностью разрушено (крестьяне в морозную зиму 1918 года растащили на дрова), а левое настолько обветшало, что грозилось вот-вот обвалиться. Строительство нужно было завершить к холодам, а людей катастрофически не хватало. Ясное дело, все были заняты в поле.
– Работы – прорва, но, думаю, осилим, – заверил мужиков Эдуард Милютин, и те воспрянули духом. Ему они верили, хоть он и был из «бывших». Прежде его отец был членом Дворянского собрания. Милютиным принадлежали сахарные заводы и обширные земельные угодья. Теперь помещиков не стало, исчезли сословия, более не упоминались титулы, все были признаны равными, гражданами Российской республики.
Крестьяне уважали Эдуарда Милютина – фронтовика, офицера и губернского архитектора. Под его руководством уже были восстановлены здания уездного училища, школ, вокзалов на нескольких железнодорожных станциях. Он своё дело знал и не важничал, говорил мало, только по делу, но просто и понятно, был строг, но справедлив. А ещё любил свой край и старался ради его жителей. В тяжёлые послевоенные годы это особенно ценилось.
Эдуард изнывал от жары. Солнце палило нещадно, даже под навесом Милютин задыхался и обливался потом. Он уже распустил рабочих по домам, физический труд в такую погоду смерти подобен. Эх, давно в мае не было такой жары! Эдуард вытащил из кармана золотые часы на цепочке. Отцовские. Полдень. Нужно было закругляться. Эдуард замер, задумавшись, он следил за движением секундной стрелки по циферблату. А если не успеют? Не успеют выполнить хотя бы половину работы до сбора урожая. Тогда придётся просить помощи в Курске, а с этим могут возникнуть сложности. Но нельзя же и дальше жить без больницы! Мыслимо ли это?