Эдуард зажмурился. Если здесь и были интересные улики, следователи их уничтожили, растоптали огромными сапожищами, а что осталось, стёрли подруги Лиды. Он, разумеется, собирался осмотреть кабинет, изучить каждый метр, но не в тот вечер. В тот вечер, после похорон, Эдуард просто-напросто не вынес бы всего этого. Он не мог смотреть на случившееся, как на рядовое дело, а их были десятки. Нет, не мог. Погиб его друг. Лучший друг. Внезапно, нелепо, страшно.
Совсем стемнело, но Эдуард не спешил зажигать лампу. Усталыми глазами он глядел в пустоту. В углах комнаты собирались причудливые тени. Тени… Точно человеческие фигуры… Тёмные, призрачные… Они появлялись и исчезали, протягивали к Эдуарду тонкие руки, взывали к нему…
Тихий, неуверенный стук в дверь заставил тени сгинуть. Вдова Михаила подготовилась к отъезду. Эдуард поднялся на ноги и спешно покинул кабинет, он собирался отвезти Лиду и Ваню на вокзал.
***
– Значит, Миша не рассказывал о работе? Совсем ничего не говорил? И словом не обмолвился? – Эдуард расспрашивал друга – доктора Олега Веселовского. Тот только головой качал.
– Мы давно не виделись. Сам понимаешь, какая у Миши была сумасшедшая работа. Некогда ему было ко мне заглядывать. Да и у меня… Только погляди, сколько бумаг! Уже некуда складывать, а их всё приносят и приносят! – пожаловался Веселовский. Действительно, за кипами бумаг, сваленными на рабочем столе, не было видно головы главного врача больницы. Где-то там, за толстыми папками со штатными расписаниями, хозяйственными планами, приказами и распоряжениями тяжело вздыхал Олег Веселовский. Эдуард провёл пальцем по обложке одного из медицинских журналов, который откопал в куче макулатуры, стёр пыль и чихнул.
– Извини! Ох, какой же тут беспорядок! Когда тут последний раз делали уборку? – заворчал Эдуард и окинул мрачным взглядом кабинет друга. На стеллажах, полках и даже стульях громоздились книги и журналы. Стопки картонных папок лежали и на полу.
– Боюсь, ещё до революции, – ответил доктор Веселовский.
– Ты не шутишь? – вздёрнул бровь Эдуард.
– Некогда мне шутить и убираться некогда, – снова вздохнул доктор. – Ты и представить не можешь, что за безумие тут творится! Это самый настоящий сумасшедший дом! Боюсь, я не смогу тебе помочь, Эдуард. Я ничего не знаю. Я… я тоже не верю, что Миша мог лишить себя жизни, но я говорил со следователями, и сомнений быть не может…
Веселовский поднялся на ноги и принялся мерить комнату быстрыми шагами, он всегда ходил из стороны в сторону, когда нервничал или огорчался. В такие моменты ему было особенно трудно сдерживать бьющую ключом энергию. Олег достал из кармана белого халата портсигар, но потом вспомнил, что решил не курить в рабочее время, и убрал назад. Высокий, жилистый и улыбчивый, он бы выглядел моложе своих лет (в будущем году ему исполнялось тридцать семь), если бы не зачёсанные назад белоснежные волосы. Веселовский был первоклассным хирургом, до революции он преподавал в одном из университетов и, как говорили, вёл весёлую жизнь: банкеты, званые ужины, походы в игорные дома. Эдуард мог только представить, как сердились другие профессора, но Олег умудрялся выходить сухим из воды, его так и не изгнали из университетского сообщества. Никто не ожидал, что он пожелает оказаться в самом пекле, в полевом госпитале, а после войны отказаться от праздной жизни и принять на себя управление городской больницей. Впрочем, Эдуард не надеялся, что когда-нибудь сможет разобраться в мотивах Олега.
– У Миши было всё для счастья. Его семья. Его партия. Его республика, – заметил Милютин. – И вся жизнь впереди. У него всё было проще, чем у нас с тобой. Он знал, чего хочет, куда идёт, за что борется. И он никогда не сдавался, не боялся рисковать. Думаю, жажда риска его и погубила.
– То есть? – Веселовский резко обернулся и сдвинул брови. Он выглядел не на шутку встревоженным.