В глазах Ника появился огонек — не озарения, он по-прежнему не понимал, что происходит, — но догадки, что на этот раз для него припасено нечто новенькое. Это явно не был заурядный невроз. Рядовые психозы Таллулы Уэст не предусматривали прокат машин.
— Что происходит?
— Дорожные приключения[23].
— Дорожные приключения? — повторил Ник, словно иностранный термин.
— Ага, поездка на старом автомобиле. Ты, я и автомагистраль номер девяносто пять, лежащая перед нами, как усыпленный эфиром пациент на операционном столе.
Ник с силой сунул руки в карманы: он колебался. Дорога, манящая вдаль, — очень соблазнительная штука: свобода, свежий воздух и солнечный свет, ослепительным блеском отражающийся от ваших «Уэйфареров»[24].
— Лу, я не могу ехать познавать Америку прямо сейчас. Мне нужно на работу.
В голосе его звучало сожаление, острое горькое сожаление. Я подлила масла в огонь.
— Capri diem[25] Ник, — ободряюще сказала я, украв строчку у поэта прошлого. Строка Горация.
Прежде Ник не слышал от меня этой фразы. Он внимательно посмотрел мне в глаза, разглядел радостное головокружение, безумное счастье, возбуждение, бьющее через край, и оттаял настолько, что улыбнулся:
— С каких пор Таллула Уэст научилась ловить мгновение?
— Я землевладелица, — гордо заявила я. Слово ласкало слух, я подавила искушение повторить. — Знаешь, что это означает?
Ник считал, что знает, но сегодня все шло кувырком, и он счел за благо уточнить:
— У тебя появился земельный участок?
— Я. Владею. Землей.
— Ты владеешь землей, — ровно сказал Ник, хотя на самом деле это был вопрос: «С каких же пор?».
— У меня есть собственный земельный надел. Я землевладелица.
Ник облокотился на дверцу машины. Он еще не был готов опуститься на сиденье, но прогресс был налицо.
— Лу, какая великолепная новость! Где же?
— В Северной Каролине, в тридцати милях к востоку от Эшвилля. Я южанка, Ник, я владелица поместья на Юге!
Смеясь, Ник поздравил меня с новой родословной.
— И что ты собираешься делать?
— Встану на границе моей земли и буду хозяйкой всего, что увижу.
— А потом?
Я пожала плечами:
— Не знаю. Перезнакомлюсь с соседями-сквайрами. Разведу турнепс и каждые три года буду чередовать культуры.
— Я счастлив за тебя, Лу, — сказал Ник, щурясь от солнечных лучей, пронизывавших крону дерева.
— Тогда поехали со мной. Пробегись на носках по моей траве. Испачкай каблуки в моей грязи. Вдохни полной грудью мой свежий южный воздух!
— Господи, как бы мне хотелось!.. Но как раз сейчас масса работы.
Работы у Ника всегда масса, его непомерная ответственность пустила глубокие корни, и я решила выдернуть ее, как сорняк. Выкорчевать, как и искоренить, можно все, что угодно.
— Позвони и скажись больным. Тебя не будет всего три дня — за это время мир не рухнет.
— Но у нас через три недели срок сдачи проекта! Мои подчиненные…
— На х… твоих подчиненных!
Услышав крепкое словцо, Ник уставился на меня вытаращенными глазами:
— Что?!
— Я сказала: «Пошел твой персонал на хрен!» Кучка неблагодарных, эгоистичных склочников, которые не ценят такого золотого начальника! Ну попашут в твое отсутствие, хоть вспомнят, что значит работать!
Мой ультрапристойный аргумент попал в самое больное место. Подчиненные Ника терпеть не могут, питая к нему самую горячую неприязнь и непримиримую злобу, какие обычно достаются диктаторам и злым мачехам. Что бы Ник ни делал, на какие бы уступки ни шел и что бы ни предлагал, они третируют его как последнее дерьмо. По иронии судьбы сын потомственного дипломата не в силах достичь компромисса с шестью вздорными мелкими сошками.
И это не его вина. Мужчины и женщины, работающие под его началом, патологически обожают противоречить и спорить, отличаются иррациональным поведением, и каждый фанатично верит, что именно ему полагается занимать кресло начальника и просторный угловой кабинет, а также пользоваться благами трехчасового перерыва на обед, ковыряясь на самом элементарном дот-комовском уровне, эти господа ухитрились отрастить чудовищных размеров претензии на всевозможные права. Это шесть уникальных медицинских случаев, не осознающих своего заболевания. Это люди, живущие с искусственными сердцами и обвиняющие кардиохирурга в том, что не могут покорить Килиманджаро.
Любой другой начальник давным-давно подписал бы шесть приказов на увольнение, но Ник искренне верил, что можно ощипать курицу, не взъерошив перьев. Еще грудным младенцем, спеленутый тактом, Ник питался млеком мирного урегулирования конфликтов. Следуя примеру отца, мальчик всю жизнь преклонял колени пред алтарем дипломатии, и на том единственном основании, что в его вере обнаружились изъяны, Ник не был способен от нее отречься. Горнило офисных испытаний лишь закаляло его дух.