Немного отступив от образа таинственной и загадочной особы, Ханна позволила нам угадывать. Мы получили по три попытки, но в нарушение правил следующие сорок пять минут предлагали самые изощренные планы освобождения «герцогини» из юридических силков. Ханна решительно отмела нашествие саранчи, сожравшей особняк заодно с угодьями, отмахнулась от идеи призрака, обитающего в замке с тринадцатого века и ненавидящего съемочные группы, и отвергла искажение пространственно-временного континуума, с корнем вырвавшего дом и пославшего его по воздуху на четыреста лет вперед, где миролюбивые марсиане приняли его за божество.
Ужин удался. Мы так увлеклись разговором, что на несколько часов я позабыла обо всем на свете. Когда мы вышли из ресторана на холодный воздух и отправились по домам, я уже не думала ни о плане Ханны, ни об отце, ни о выражении облегчения на лице Ника.
Глава 5
Утром я поднялась сонная и с головной болью, вызванной чрезмерным употреблением дешевого красного вина. Из постели выбиралась, мечтая о жареной домашней картошке и беконе. В кухне таких продуктов не водилось, поэтому я пришлепала к холодильнику, распахнула дверцу и задумчиво застыла, разглядывая содержимое полок.
Телефон зазвонил. Трубку сняла Ханна. Она отвечает на звонки, даже находясь в ванной, — оказывается, телефон «берет» и там.
Двери в моей квартире тонкие, и я услышала:
— Нет, нельзя, она уединилась.
Высмотрев свежий ломоть хлеба, я старалась предугадать реакцию своего организма на тост с маслом, когда снова зазвонил телефон.
— Извините, нет, она пребывает в уединении. Так повторилось несколько раз: пауза, телефонный звонок и разговор об уединении.
После третьего звонка во мне пробудился интерес. В замедленной реакции виновато похмелье: оно делает меня туповатой и безразличной к происходящему. Синапсы[40], знаете ли, барахлят с утра пораньше.
Взяв хлеб и масло, я захлопнула дверцу холодильника и выдержала секундную паузу, прежде чем позвать Ханну.
— Да? — отозвалась она из-за двери.
— Это я уединилась?
— Нет, насколько мне известно.
Я восприняла услышанное с облегчением. В принципе я ожидала такого ответа, ибо не припоминала каких-либо событий прошлого вечера, от которых хотелось бы спрятаться, но рада была услышать подтверждение со стороны. Пока хлеб поджаривался, телефон звонил дважды. Я доставала нож из ящичка со столовыми приборами, когда в голову пришла новая мысль.
— Ханна, — позвала я снова.
— Что?
— Это ты уединилась?
— Да, — ответила подруга, и шум фена лишил нас возможности общаться через дверь.
Я понесла тост с маслом в вылизанную до блеска гостиную — даже в уединении Ханна все аккуратно складывала и убирала в угол, — и опустилась на диван. Включив телевизор, я переключала каналы, пытаясь найти что-нибудь интересное, но сегодня меня ничто не могло увлечь. Похмелье не позволяло вслушиваться в интервью со всякими гуру учений «помоги себе сам» и запоминать, как приобрести дешевые авиабилеты. Я бездумно пялилась на экран, жуя тост и меланхолически гадая, когда отпустит ужасная головная боль.
Дверь ванной комнаты открылась через десять минут.
— Не могла бы ты найти мне таблетку ибупрофена? — спросила я, откидывая голову на спинку дивана и закрывая глаза. В утренних новостях обещали солнечный и холодный день, с пронизывающим ветром и максимальной температурой, обозначенной однозначными числами. «Дорогие телезрители, не забудьте теплый шарф». — Они в аптечке за зеркалом.
Через несколько секунд Ханна попросила вытянуть руку. Я подчинилась.
— Телефон замолчал, — сказала я, собираясь с силами. Скоро поднимусь и дотащусь до раковины. Через минуту смогу налить стакан воды и проглотить две таблетки.
— Я его отключила.
— О-о!
— Ты неважно выглядишь, — сказала Ханна, бодрая как огурчик. Вот уж чьи синапсы функционировали просто любо-дорого.
— Похмелье.
— Это из-за пятого бокала. Я выпила четыре и чувствую себя прекрасно, — сообщила Ханна как-то слишком оживленно для затворницы.
Тяжело вздохнув, я зажала ибупрофен в кулаке. Мне хотелось узнать, почему подруга «в уединении», но я была не в состоянии понять ответ, пока не отпустит боль. Я села прямо и открыла глаза. Ханна сидела рядом, с распухшими щеками и не виданным мною прежде двойным подбородком.