И то ли от снадобий брата Ипполита, то ли от любопытства, но Волкову вдруг полегчало. Озноб прошел, и шея, кажется, престала гореть. Он позвал Максимилиана и пошел на улицу. Коней седлать не стали, идти было недалеко. Пошел он смотреть дом, что строил брат Семион. Дом, который Волков уже считал своим.
И дом, и двор, и все дворовые пристройки ему понравились. То ли монах был так сведущ, то ли молодой архитектор так искусен, в общем, строение показалось кавалеру весьма пристойным и уже почти готовым к проживанию. Волков понадеялся, что епископ денег брату Семиону больше не даст. А еще он, ходя с Максимилианом по красивому и светлому дому среди работников, уже заканчивающих дело, думал, что этот дом нельзя отдавать горцам. Никак нельзя. Больно он хорош.
К вечеру вернулся жар в шее, наверное, от кислого лица жены, что сиднем сидела за столом с рукоделием. А еще приехал брат Семион из города и привез старую утварь церковную. Но вид его был невесел. Это немного порадовало Волкова.
– Отчего же ты печален? – спросил он монаха, едва скрывая улыбку. – Тебе же епископ дал утварь.
Брат Семион только вздохнул в ответ.
– Утварь дал, а денег, видно, не дал, – смеялся кавалер.
– Не дал, – признался монах.
– Так на что будешь церковь строить? Твоих денег у меня осталось сто семьдесят талеров. Или, может, службы во дворце твоем служить будем?
– Авось Бог не выдаст, – вздохнул монах. – Как-нибудь да сложится.
– Ну-ну, – кивал Волков, он уже даже знал, как все сложится.
– А, чуть не забыл, – вспомнил брат Семион. – Епископ просил вас быть к воскресной мессе в Малене.
– К утренней? – удивился Волков.
– К утренней, к утренней, – говорил монах, – просил вас приехать под знаменем и при лучшем своем доспехе, с сотней лучших своих людей и офицерами. Быть всем у южных ворот. Говорил, что вам от этого польза большая выйдет.
– Это еще зачем? Какая еще польза? – продолжал удивляться Волков.
– Мне он не сказал. Велел, чтобы были обязательно.
– Ну хорошо, – медленно произнес кавалер, раздумывая о затее епископа. – Раз нужно, так буду.
Ах, как чудесна была эта книга! Даже название в ней было чудесным: «Метаморфозы». Его так и хотелось повторять и повторять. Метаморфозы. Прелесть. А уж от содержания так и вовсе нельзя было оторваться. И очень кстати книга эта Агнес пришлась, словно подарок того, кто угадал… или знал ее чаяния.
Она читала страницу за страницей, забывая поесть: да как же тут оторваться, если этот Корнелиус Крон словно про нее писал. Все ее чувства описывал и желания. И говорил, что делать дальше.
Он писал о том, что она совсем недавно сама в себе обнаружила, о том, как сама может менять себя. Писал о том, что она без красок, подкладок, румян и других женских ухищрений, а лишь волею своею может себя изменить до неузнаваемости. Лишь одним желанием неистовым своим поменять себя на другую – на такую, какой захочет себя видеть.
И с радостью узнавала Агнес, что менять она может и лицо, и руки, и ноги, и зад. И это не все! И рост, и ширину бедер, даже волосы! Волосы! Как можно изменить свои волосы? А этот великий чародей и магистр писал, что умному человеку или даровитой жене, что ощутили в себе дар, все подвластно. И коли дар их велик, а не скуден, то не только плоть грубую могут они менять, не только становиться выше и толще, но и глаза и волосы по желанию своему изменить. И цвет волос? И длину? И густоту? Ах, как захотелось ей знать, даровитая она жена или дар в ней слаб.
Агнес вскочила с постели.
– Ута! – закричала она, скидывая с себя дорогую нижнюю рубаху небрежно. – Ута, сюда иди!
Сама стала к зеркалу нагая и разглядывала себя. И все, что видела она, не нравилось ей. Ноги худы, дыра промеж них – кулак проходит, лобок едва порос редкими волосами, груди тверды и не висят, но малы, а еще ребра, а еще ключицы, а еще таза кости острые торчат, как у дохлой лошади, что лежит неделю в придорожной канаве.
Девушка хоть и молода была, а понимала: нет, не желанна она, чего же удивляться, что господин на нее не смотрел, когда рядом Брунхильда. У той-то силы и красоты как у кобылицы молодой. Все у этой дуры беззубой было: и зад, и грудь, и ноги красивые, и рост, и лицо, и лобок черен от волос.
– Ута! – заорала Агнес. – Бегом сюда беги, корова ты дебелая, иначе морду разобью!
– Госпожа, звали? Что, ужин подавать? – заглянула в дверь запыхавшаяся служанка. Видно, что бежала по лестнице.
– Свечи неси! – рявкнула Агнес.
– Сколько?
– Много. Дюжину неси!
Расставила свечи вокруг, зажгла их. Стала к зеркалу, постояла: да, теперь все хорошо видно. Взяла книгу, раскрыла на том месте, где остановилась. Стала опять читать, читала про себя, лишь губы от волнения шевелились.