– Что? Баб? – растерялся конюх.
– Не думай врать мне! – взвизгнула Агнес. И так на него уставилась, что он щекой своею небритой, через бороду густую взгляд ее чувствовал. – Говори, зачем баб убивал?
– Ну так… Это от мужской немощи… – заговорил конюх явно нехотя и поглядывая при этом на Зельду, что стояла к нему спиной у плиты. – Ну… Там… Когда бабу я хотел… А у меня силы мужской не было… Пока я ее…
– Что? – продолжала за него Агнес, привставая со стула, чтобы Ута уложила на него подушки. – Душить не начинал? Или бить?
– И бить, и душить, – признался кучер, – в общем, пока она скулить не начнет.
– А дальше? – усевшись удобно, продолжала расспросы девушка.
– Ну а дальше… Ну, душил их или бил, пока они чувства не теряли.
– Зачем?
– Так по-другому разрешиться не мог, – бубнил здоровенный конюх. – А как она с синей мордой хрипеть начинала или кровью давиться, так у меня все и разрешалось. Только так и получалось.
– Да ты зверь, Игнатий, – засмеялась Агнес. – Скольких же ты баб убил вот так?
– Да не то чтобы много, обычно все без душегубства было, редко не сдержусь и распалюсь совсем… Тогда и выходило… А так обычно бабы сами еще… Уползали потихоньку живыми. Да и были почти все они гулящие.
– А что, и негулящих баб ты убивал?
– Ну, случалось пару раз… – отвечал Игнатий.
– А как же ты горбунью нашу берешь, если не душишь? – удивлялась Агнес.
– Сам не пойму, иной раз такой чес у меня, что горит все, как ее охота. Никогда с другими бабами такого не было, – искренне отвечал конюх.
Ну, эту тайну Агнес и сама могла раскрыть. Когда она была довольна Зельдой или ей просто становилось скучно, так она звала к себе горбунью, откапывала заветный ларец, брала нужную склянку с зельем, что мужей привлекает, мазала ей шею и за ушами. И тут же счастливая Зельда шла к конюху, ходила рядом или садилась с ним, и тут же Игнатий интерес к ней являл нешуточный, тащил горбунью в людскую. А та сразу становилась румяна и не сильно-то противилась грубым ласкам конюха. А за ними, чуть погодя, и сама Агнес шла поглазеть да посмеяться над уродами. И Ута тоже ходила постоять в уголке да позаглядывать.
Так что Агнес, как, впрочем, и Зельда, знала, почему Игнатий больше баб не бьет.
– А ну подойди ко мне! – велела девушка.
Он подошел к ней ближе, но все еще стоял боком, старался не смотреть на госпожу.
– Ближе, говорю, – продолжала Агнес.
Он подошел совсем близко, уже у стула ее стоял.
– Глянь-ка на меня, – говорит ему девушка.
Он послушно стал смотреть ей в лицо, стараясь не глядеть ниже, и наклонился даже, чтобы ей удобнее было его видеть.
– А может, ты и меня хочешь измордовать и убить? – спросила Агнес с опасной вкрадчивостью.
– Что вы, госпожа, что вы, – тряс головой конюх. – Даже в мыслях такого не было.
И девушка аж с наслаждением почувствовала, как могучее тело конюха наполняется страхом. Да, этот человек, чьи плечи были в два раза шире, чем ее, чьи руки напоминали могучие корни деревьев, боялся Агнес. Он стоял рядом и вонял лошадьми, чесноком и самым постыдным бабским страхом. Таким едким… что Агнес вдыхала его с удовольствием. Она видела его заросшее черной бородой лицо, его телячьи глаза, его дыру в щеке. В эту дыру она запустила палец и, не почувствовав и капли брезгливости, притянула его голову к себе еще ближе:
– А не думал ли ты, Игнатий, сбежать от меня?
– Госпожа, да куда же! Не было у меня такой сытной и спокойной жизни никогда, я с вами на веки вечные.
– Смотри мне! – произнесла Агнес, с удовлетворением отмечая, что он ей не врет. – Если вдруг бежать надумаешь, так имей в виду – отыщу. Найду и кожу по кускам срезать буду. – Она отпустила его и добавила громко: – Это всех касается.
И Ута, и Зельда обернулись и кивали.
Игнатий, кланяясь и все еще стараясь на нее не смотреть, отошел в сторону. А настроение у Агнес заметно улучшилось. Она чуть подумала и велела:
– Ута, мыться и одеваться. Зельда, завтрак подавай. Игнатий, карету запрягай.
– Как запрягать? На долгую езду? – спросил кучер.
– Нет, по городу поедем, с одним душегубом я сегодня уже поговорила, теперь хочу с другим побеседовать.
Теперь ублюдок Уддо Люббель с ней плохо говорить не осмеливался. У него до сих пор ляжки не зажили, и при виде Агнес едва снова кровотечение не открылось. Теперь он кланялся, лебезил, но девушка чувствовала, что этот человек опасен. Много он хуже и подлее, чем даже душегуб Игнатий. Для этого ей и выспрашивать у него что-либо не было нужды. Она видела его насквозь. Хитрый и коварный, лживый в каждом слове, он затаился и сейчас кланялся, но без размышлений или даже с наслаждением предал бы ее, отправил бы на костер, если бы смог. Агнес почти не сомневалась, что этот выродок узнавал насчет нее и кавалера Фолькофа у своих знакомых. И видно, услышал то, что ему не понравилось, поэтому затаился и кланялся ей, и кланялся на каждом шагу, хоть ноги Уддо Люббеля, замотанные грязными тряпками, слушались его еще плохо.