– Спокойных всем снов. И прошу вас, господин, меня сегодня не тревожить. Не будет в том вам резону. – И пошла наверх.
Волков посмотрел ей вслед, а затем взглянул на госпожу Ланге, ожидая пояснений. И та проговорила, не смотря ему в глаза и тоном таким, каким сообщают плохие вести:
– Госпожа не обременена.
– Что? – не понял Волков.
– Элеонора Августа не беременна, – тихо повторила Бригитт, все не поднимая глаз. – У нее нынче кровь пошла.
Как будто ударили его. Не сразу даже слова эти в голове его улеглись, так, чтобы понял он их. Хуже новости сегодня быть не могло. У Волкова плечи опустились, он сгорбился и стал смотреть на стол, растирая больное место на ноге. Никому он того бы не сказал, но каждый день, каждый божий день пред тем, как заснуть, молил он Господа о том, чтобы даровал Он Элеоноре бремя. Редко кавалер молился, обычно он обращался к Богу перед делом и просил у Него только две вещи: простить его грехи да быстрой смерти, уж если смерть его достанет. Ну а что еще может просить солдат? А тут изо дня в день молил о том, чтобы Господь послал ему чадо. Сына, конечно, но можно и дочь, в крайнем случае. Пусть дочь для начала, кавалер согласен и на дочь, лишь бы была. Но ничего на этот раз не вышло.
Словно смеялся Бог над ним. И славу, и почет, и деньги, и жену родовитую, и землю – все дал! Все! А наследника не дает. Издевка, смеется над ним лукавый старик, не иначе. Или, может, в том жена его виновата. Брунхильде, молодой кобылице, одного раза было достаточно, чтобы понести. Захотела и понесла. И госпожа Анна фон Деррингхофф из Рютте писала ему, что тоже понесла. А эта квелая да рыхлая не может. Видно, нездоровая она. Всучили ему ее распутную, так еще и больную. У Волкова лицо потемнело, кулаки сжались.
Как называют тех, кто наследника произвести не может, как называют тех, кто без чужой помощи с коня слезть не может? Нет, их называют вовсе не стариками. Есть у таких название похуже, злое и насмешливое прозвище, такое, которое в лицо никто не скажет, зовут таких Мягкий Меч.
Стариков еще можно уважать, а если ты Мягкий Меч, то уважения не жди. Никто не пойдет за тобой в бой. Никто не станет уважать твое право. А зачем, все равно новый господин будет на месте твоем, наследников-то нет. Иначе не скажешь – Мягкий Меч. И как ни будь ты силен и славен, все одно – ты временный человек, человек не на своем месте. Чтобы место стало твоим, ты должен в него корни пустить. А корни – это сыновья, такие же суровые и сильные, как и отец. С которыми, как и с отцом, никто не захочет связываться.
Да разве заведешь их при такой жене?
Было тихо в доме. Сестра Тереза с племянницами переехала к мужу. Мария понесла с кухни кадку на улицу, других дворовых тоже не было, даже Увалень, что обычно валялся на лавке возле входа, и тот куда-то ушел, видно, спать. Никого не оказалось вокруг. Такое случалось крайне редко. Только кавалер да госпожа Ланге. Она тут встала, подошла и села ближе, совсем близко к нему. И положила свою руку ему на руку, а он сжал ее пальцы. Тогда она поднялась и обняла его за шею, поцеловала в висок. А он гладил ее по спине и заду, пока в сенях не послышался шум. То возвращалась со двора Мария.
Когда служанка пришла и стала греметь у печи чистой уже посудой, Волков сказал Бригитт негромко, но твердо:
– Пока жена не способна, буду вас брать.
– Как пожелаете, господин, – отвечала та сразу, согласно кивнув, явно не испугавшись и не тяготясь этим его желанием.
– Жалею, что не вы моя жена, – произнес Волков, не отводя от нее глаз.
Она изумленно уставилась на него и не нашлась, что ответить.
На следующий день уже начали переезжать потихоньку. И, как ни странно, самым рьяным в деле переезда оказался брат Семион. Торопился заселиться в старое жилище господина Эшбахта, которое теперь считал своим.
У Волкова же забот прибавилось: в дом нужно было мебель покупать, та, что он приобрел для старого дома, в новый совсем не подходила. Стол на всю залу из толстенных досок, даже из бруса, тяжеленные лавки, что ночью становились кроватями, да и сами тяжелые кровати не шли никак к новому дому. А посуда, а гобелены на стены, шкуры или ковры на полы, подсвечники, лампы – разве все вспомнишь сразу. Он пошел к себе в спальню и отпер сундуки.
Достал деньги и обомлел. Вдруг понял, что серебра-то у него осталось совсем немного. Да, были две тысячи монет в двух больших мешках. Так они на постройку церкви должны пойти. Еще оставались деньги в маленьком мешочке, которые он обещал брату Семиону. Еще был полупустой мешок, там почти пять сотен, вот и все серебро. Остальное – золото, которое ему очень не хотелось тратить. Поначалу кавалер даже испугался. Куда деньги делись?! Потерял? Украли?