Журналист нашел странной закономерность, которая заключалось в том, что он чаще всего перемещался между событиями своего путешествия в бессознательном состоянии. Как будто исчезая и появляясь снова в нужном месте, он двигался скачками, не управляя ими.
Он с беспокойством вспоминал слова Максиме о том, что кто-то из них может быть такой же сущностью как все здесь. Частью чьего-то вымысла. Среди бесконечного количества миров, историй, они могли быть незаметно ползущей крупинкой фантазии. И вся эта борьба имела смысл только для них, невидимая и неслышимая для чего-то невообразимо большего.
Обращаясь к различным воспоминаниям, Никас все же смог успокоить себя. Слишком подробными они были. Ни один разум, даже маниакальный, не станет продумывать столько мелочей. Столько утомительных, деталей. Для этого нужно быть существом с чуждым разумом.
— Ты будешь?
Никас скосил взгляд влево.
— Буду что? Кто ты?
Позади кто-то, грузно шагая, пошел по кругу. Потом в обратную сторону.
— Ты будешь со мной?
Голос был глухим, абсолютно нейтральным, с какими-то влажными потрескиваниями. Его имитировали, тщательно произнося незнакомые звуки. Никас обернулся, но никого не увидел.
— Кто здесь? Покажись.
Невидимка снова прошел по кругу и затих. Никас ждал. За его спиной поднялся из небытия тугой изгиб змеиного туловища. Белый, почти прозрачный, он не скрывал пульсирующие узлы серого вещества внутри. Сферической формы, они соединялись между собой толстым нервным канатом, будто бусины — шелковой нитью.
Он почти сразу скрылся.
Вокруг Никаса нарастал беспорядочный антропогенный шум. Неразборчивые голоса, мерный гул, низкие, кажется, корабельные сигналы. Напротив человека появилась сущность. Это был водолаз в тяжелом многослойном скафандре, усиленном жестким каркасом для противодействия глубинному давлению. В круглом шлеме негромко плескалась вода. Оборванный шланг, свисающий с макушки, тихо шипел.
— Говорить. Ты будешь со мной говорить?
Сколько раз уже Никас давал себе обещание не заговаривать с незнакомцами. Особенно с теми, кто появляется из небытия. Особенно с теми, кто проявляет к нему интерес.
— Я что-то у тебя украл?
Водолаз безмолвствовал. Внутри шлема рыба проплыла близко к обзорному стеклу.
— Нет, — сказала сущность. — Ничего не крал. Я у тебя тоже. Мы не конфликтуем.
Никас расслабился. Он обошел вокруг костюма, а потом выглянул за поручни, посмотрев вниз. Показался прозрачный бок.
— Да, — донеслось сзади. — Это я.
А костюм, подумал Никас, для того, чтобы впечатлительный человек не умер от страха. Ладно, черт с ним, надо спросить у этой дряни как найти чуждый разум и валить, пока оно не догадалось, что я человек из мира Материи.
— У меня, — заговорил Никас, — очень мало времени. Я не могу долго беседовать с тобой. Не знаешь ли ты, где мне найти чуждый разум? Он должен находиться где-то здесь.
Водолаз привычно прошелся по кругу.
— Это я.
Ох, ну конечно. Никас потер лоб костяшкой указательного пальца. Это всегда раздражало его в фантастической литературе. Неизвестное, мгновенно постигаемое главным героем. А точнее, уже готовое к нему. Сознательные пылевые облака, цитирующие Гомера. Колония квазиразумных кристаллов смеющаяся над анекдотом про свинью и капитана. Потусторонние существа, прибывшие из четвертого измерения, и те, обычно, уже готовы к спорам по поводу политики Древнего Рима.
Какая же эта тварь чуждая, если она сходу может установить контакт с тем, что видит впервые?
— Какой же ты чуждый, если сразу со мной заговорил? — спросил Никас раздраженно. — Откуда ты знаешь, что я такое? Может я вообще нечто неодушевленное, как ты можешь отличить меня от этой скамейки? Откуда тебе известны сигналы, которые я передаю в пространство посредством вербализации моих мыслей. Они должны быть для тебя просто непостижимыми!
Внутри костюма послышался скрип. Он поднял руку с металлической клешней и постучал по стеклу.
— Я готов. Я изучал ваш мир сорок тысяч лет. Ты прав. Если б я был изолирован от человечества, наш контакт был бы невозможен.
Как это удобно, когда в запасе есть сорок тысяч лет свободного времени, подумал Никас. Интересно, что можно понять, наблюдая за чем-то так долго? Не начало ли оно нас ненавидеть просто от скуки?
— Ты бессмертен?
— Нет. Я умру как вы. Когда наша планета остынет.