Охрана, впрочем, к Никасу давно привыкла. Даже здоровалась от скуки. Иногда.
Больше на этаже никто не жил. Старейшина заселился со своим племенем очень давно и, как ни странно, желающих попасть на этот этаж больше не находилось.
На восьмом этаже тоже было неспокойно. Там жил участковый, который, отчего-то, очень не любил Никаса. Вечно скорбное лицо журналиста, его запавшие глаза и бледные губы, рождали в шерифе самые черные подозрения. Сгибы локтей у Никаса были чистыми, но это еще ничего не значило. В конце концов, он мог принимать наркотики и транквилизаторы нетрадиционно. Проверить задницу Аркаса на следы инъекций, шериф не решался. Однако, это не мешало ему цепляться, задавать неудобные вопросы при каждой встрече.
Объяснить свое преступное сходство с опытным наркоманом, Аркас не мог. Ему становилось противно от мысли об этом. Что не скажи — жалоба. И не то что бы участковый ничего не знал, о прошлом Никаса, — напротив. Просто он его не любил. Хотя бы за то, что Аркас портил ему настроение своей отечной рожей. Не смотря на то, что действия шерифа были очевидно незаконны, отечная рожа старалась не связываться. Не хватало ей, роже, только обыска в квартире, где можно было найти очень интересные препараты, которые не продавались в аптеках. И пистолет. Без лицензии.
Но самым жуткими были конкретно четвертый этаж, и все что шли ниже. Там можно было столкнутся со здоровенным недоброжелательным мастифом и его хозяином: мальчиком лет шестнадцати. На предвзятый взгляд Никаса это было все равно, что выдать парню заряженный ремингтон. Юноша был вежливый, приветливый, и очень любил свою лучшую в мире собаку. Он не мог понять, почему дядя бледнеет, потеет, и начинает прерывисто и хрипло дышать, словно конь мамелюка.
Конечно, Никас старался держать себя в руках. Он мрачно кивал на доверчивое «здравствуйте» мальчика, и неразборчиво бормотал что-то в ответ на: «Боря не кусается, поверьте, Боря — ласковее мопса».
Ситуация была одновременно смешная и печальная. Журналист не должен бояться собак. Как и почтальон, допустим, в сельской местности. Раньше так и было. Никас мог, как Маугли, найти общий язык с любым зверем. Он путешествовал по всему миру, брал отличные ракурсы новооткрытых чудес природы, здоровался за лапу со львами. Он спускался по пенным стремнинам вместе с горластыми аборигенами, не упускал возможности побывать в дикой местности. Карабкался на горы, чтобы читатели журнала «Экватор» могли посмотреть на фотографии скальных коз. И прочитать о том, как эти скальные козы превозмогают закон всемирного тяготения ради пучка травы.
Это было замечательное время. Время уверенности, достоинства и популярности. Беспокойной радости. Любовных приключений, кратковременных, но запоминающихся романов. Деньги. Редактор называл его гордостью редакции, первым выходил из своего кабинета, поздороваться, польстить, поощрить, пообещать. Приглашал на семейные праздники.
А теперь Никас стал тенью себя прежнего. Холодным затворником, параноиком и пессимистом. Влюбленным в замки мизантропом. Не способным справиться со своим призраком на кухне. Уже два года ему не поручали ничего серьезнее онлайн-интервью с владельцем зоопарка или обзора турагентств. Получавший, некогда, по пять-шесть полных страниц в середине журнала, Никас теперь ютился у самой корки с двумя жалкими колонками…
Он знал, что его держат из уважения к прошлым заслугам. Редактор, возможно, все еще надеялся, что его прибыльный станок починят. Поставят какие-нибудь волшебные уколы или проведут магический тренинг. Никас все забудет, заточит перо, выбьет пыль из шляпы…
Не забывалось.
Шаг третий: страх неизвестности и пытка воспоминаниями.
Обычно все так и происходило.
Но сегодня день не задался как-то по-особому.
Никас лежал, глядя в светлеющее небо. Он не мог понять, от чего проснулся. Ему ничего не снилось, — значит не от крика.
Середина осени высасывала остатки тепла из земли и деревьев. Металлически щелкал обогреватель. На балконе было уютно. Шизофрении уже не было рядом. Насытившись, она быстро исчезала. Аркас повернулся на бок и уставился на часы. Утро было безнадежно раннее. По часам нехотя ползла снулая муха. Она взобралась на вершину единицы и остановилась там, в изнеможении. Наблюдая за ней, Никас размышлял: не удастся ли ему заставить себя поспать еще минут тридцать.
Он закрыл глаза. Было необычайно тихо. Словно кто-то рядом говорил часами, годами, столетиями и вдруг замолчал, обернувшись.