— Привет ма… — Никас застыл.
Он мгновенно превратился в собственную восковую фигуру.
— Привет, мой медовый пряничек, — улыбнулась Максиме. — Садись, я уже сделала заказ. Все как ты любишь: огромная чашка сопливого благородства. Я попросила официанта навтыкать побольше соломинок, чтоб ты мог втягивать его в себя как можно быстрее.
Никас молчал, не двигаясь с места.
— Что? — Максиме поправила ворот изящной алой блузки. Та уже отсырела в области груди и покрылась черными пятнами. — Ты сам пришел.
— Нет, — каркнул Никас. — Не может быть.
— Я сама немного озадачена, — женщина выпятила нижнюю губу. — По-моему мы уже все сказали друг другу. Или ты хотел просто напоить меня и развести на быстрячок в кустах? Я видела здесь беседку в глубине черемуховой рощи. Можем пойти туда. Да садись же ты!
Никас не сел, а рухнул на стул.
— Я ведь хотел увидеть мать, — проговорил он тоскливо.
Потом подался вперед и сложил руки на столешнице.
— Похоже, что нет, — Максиме потрогала живые цветы в вазе.
Они отшатнулись от нее, словно действительно были живыми.
Подняв ожесточившийся взгляд, Аркас глядел, как она достает булочку из корзинки, и нюхает, словно пробку от бутылки с дорогим вином.
— Я любила запахи еды, — сказала она с улыбкой. — Могла ничего не есть днями и не страдать от этого, но запах свежего хлеба сводил меня с ума. Муку привозили не часто. Иногда мы грызли сухари неделями. Мне-то ничего, но раненые не могли их раскусить. Приходилось давать им кашу из дробленого хлеба в воде. Но никто не жаловался. Все знали, что в других местах, ближе к фронту еще хуже. Гораздо. Там за эту кашу могли отдать отцовские часы с руки.
— Что это за война? — спросил Никас. — Из какого ты вообще времени?
— Для тебя я в любом случае гость из недалекого прошлого, — булочка была разломлена. — А война… Это была война нищих. Мой вертолет был единственным. Представляешь? Целая страна горит в гражданском конфликте, а раненых перевозит один-единственный вертолет. И тот подарен добрыми дяденьками из-за океана. Смешно. Эти дяденьки подарили его нам в обмен на ресурсы, которые выкачивали из наших земель. А наши лидеры еще и закупали у них оружие. Обе стороны. Это была война абсолютного, всепоглощающего безумия. В ней не было ничего человеческого, потому что воевали те, кому нечего терять, за крохи, не стоящие кровопролития. Ты когда-нибудь видел женщин, раздавленных траками гусеничной техники? А подростков, развешенных на деревьях, потому что они могли держать оружие? Детей, с болезненно раздувшимися животами, роющихся в мусоре, словно крысы. Их внутренности были закупорены пищевой пленкой, которая пахла чем-то съедобным. Они грызли даже консервные банки. Большинство умирало от кишечной непроходимости.
На стол, перед Аркасом, легло широкое блюдо с муляжом курицы, скрученной из жирных, грязных и пахучих целлофановых пакетов. Рядом улыбчивый официант поставил стакан, на треть полный грязной густой водой.
— Приятного аппетита, — пожелал он елейным голосом и удалился.
Аркас медленно смахнул тарелку и стакан на землю.
— И теперь ты перенесла привычную среду обитания сюда, — мрачно проговорил он.
Максиме хихикнула.
— Возможно. Об этом я не задумывалась. Считаешь, что я просто обставляю новое жилище по своему вкусу?
— Я думаю, что ты запуталась в своих целях, и уже не уверена в том, что мотивы твои достаточно серьезны.
Максиме положила половинки булочки на стол, вздохнула, и откинулась на спинку стула.
— Опять ты за свое. Какой-то психоаналитический блеф. Мой ум, несмотря ни на что, упорядочен. Я точно знаю, Никас, что люди не заслуживают страстей. Они используют их во зло.
— Они… — Никас осекся. — Хорошо, давай не будем тратить время на бесполезные споры.
Максиме воспряла и повеселела.
— А чем тогда займемся?
Никас встал, поднял столик, сбрасывая все, что на нем было на пол, и отшвырнул его в сторону. Потом припал на одно колено и протянул женщине руку.
— Я приглашаю вас на танец, мадемуазель. Вы ведь мадемуазель?
— По-моему, да, — задумалась Максиме, улыбаясь до ушей. — Не вижу следов от кольца на пальце. Как и у вас, милсдарь. Вы свободны?
— В такой компании, возможно, что уже и занят.
Максиме расхохоталась.
— Тогда я согласна.
Она приняла его руку, и они оба выпрямились. Никас осторожно прижал ее к себе. В этот раз пятно на груди немного нервировало его. Казалось, Одиночество алчно присматривается к его сердцу. Но потом он отбросил этот страх, ему отвратительна была мысль, что он может как-то задеть своим отношением Максиме.