Но совершенно напрасно.
Стесненное пространство освещалось мягким светом хрустальных ламп. Аркас, все еще не до конца пришедший в себя, ошалело разглядывал обстановку. Внутри эта ржавая и грубая махина, предназначенная для токсичных стоков, была обита красным бархатом и отделана узорами из платины и белого золота. По дну проходила платформа из красного дерева, накрытая зеленым узким ковриком. Изгибаясь вместе с формой оболочки, гордо и с достоинством демонстрировали себя гобелены. На них изображались какие-то неприятно округлые существа, вышитые на манер геральдических животных. Тем не менее, на привычных львов и драконов они не походили. Не походили даже на менее растиражированных медведей или морских змеев. Никасу казалось, что автор вышивки был до страстности вдохновлен раздувшимся клещом. Журналист даже смог прочитать девиз, который опоясывал благородно изображенное насекомое. «Не дели малое», — неопределенно предостерегал он.
— Что это было? — опомнился Никас.
Ему повезло. Он как раз застал прима-образ на переходе от плеяды могучих отхаркиваний к сосредоточенному осмотру пиджака необычного покроя. Брюки отливали металлом. От зависти было тяжело дышать.
— Мой друг? — вежливо переспросил Альфа, поправляя стальную маску с оттиснутыми органами чувств.
— Что мы сейчас видели? Резня и этот сумасшедший город, перевернутый вверх тормашками? Почему меня… Ой, ма… Я ведь понимаю, что все это не настоящее.
— Как сказать, — Альфа в последний раз выправил рукава и протер белоснежным носовым платком острые носы франтовых туфель. Эти туфли явно рассчитывали на собственный сертификат неоценимой крутости.
— Ну как ты меня находишь в этой оправе?
— Ведь эта война не настоящая, так?
Альфа цыкнул языком, и навалился спиной на бархат. Из глубин роскошной трубы доносился приглушенный смех. Прим критически осмотрел платок, который использовал для чистки обуви и отбросил его в сторону. Из бездны роскоши тут же возникла идея горничной. Она была теоритически красива и гипотетически сексуальна. Во всяком случае, коллективный разум (в основном, конечно, мужской) наделил ее формами, которые приняли среднее значение, весьма далекое от реальности.
Тяжело перетаскивая грудь, горничная добрела до платка и некоторое время пыталась его поднять, лежа на том, что она только что перетаскивала. От ее стонов и вздохов Никасу стало стыдно.
Въедливый и наблюдательный Альфа прочитал по лицу Никаса каждый оборот его размышлений, и заметил скучающим тоном:
— У нее наверняка и мужские активы имеются. Точнее актив. Нынче такое в моде. Странные вы люди, люди. А, колумнист?
Горничная все-таки добралась до платка. С натугой пятясь назад, она пожелала троице приятного дня. Голос у нее был тонкий, предназначенный для стонов.
— Ладно, не буду тебя мучить. То, что тебе довелось увидеть, человеку видеть не положено. Хватит простой внимательности, чтобы знать о том, какая жестокость и изуверство промышляют в мире. Знать сотую часть, знать в общем, проще же говоря: догадываться. В этом невежестве — ваше спасение. О, колумнист, если б каждый из вас мог постоянно знать и чувствовать, ощущать в полной мере боль и несчастье своего мира — конец тогда рассудку! Большинство охватило бы безумие. Сердца самых стойких разорвались бы от ужаса и горючего сожаления.
Альфа прокашлялся и принял более расслабленную позу.
— Ты сейчас жив, только потому, что шок не позволил тебе вглядеться глубже. Сосредоточиться на деталях этой идеи-отражения. Ты видел лишь общее. Контуры. Очертания.
— Ничего себе очертания, — пробормотал Никас.
— Уверяю тебя, — с нажимом перебил его Альфа, — глубокое понимание этой идеи высушило бы тебя как просоленную салаку.
— Но тогда кто ее автор? Кто-то ведь должен был представить это.
— Это коллективная концепция. Единая сущность-гигант, созданная миллионами людей. Никому не под силу представить ее в той форме, которую идея Конца приобретает здесь.
— Идея Распада? Так она называется?
— Это популярное название. Существует множество других: Мясорубки, Обреченности, Тления, Большого пи…
— Я понял, понял… Будем называть ее идеей Конца.
— Люди предпочитают избегать этой темы вообще. Разумеется, кроме тех, кому такое положение вещей нравится.
— Нравится?!
— Колумнист, спрячь это позорное негодование, которое ты пытаешься выдать за удивление.
Никас чувствовал приближающийся приступ клаустрофобии. Это отвлекло его.
— Что с тобой? — равнодушно спросил Альфа. — Все еще не можешь отойти от увиденного. Думал покрепче ты. А ведь как задирался поначалу. Ну, не дрожи. Это ведь тоже гротеск, в своем роде, как те бумажные заросли.