Мужчины, среди них и виновник торжества, находились при стаде, километрах в двадцати отсюда. «Во-он, в том кармане!» — показал пожилой чукча на ответвлявшийся в конце долины распадок.
Что ж? Надо лететь туда, — сказал Железняк.
— Сюда, сюда привезите! — стали просить все.
— Колю привезите! Привезите Колю! — нетерпеливее и возбужденней всех повторяла молодая чукчанка, как выяснилось, жена Николая Туресси. — Сын его, Слава! — показывала она.
Другая чукотская бабушка держала на руках годовалого младенца, тоже в меховом комбинезончике с наглухо зашитыми концами штанин. Щеки Славы, темно-кирпичного цвета, распирали изнутри капюшон. На все происходящее он взирал сонно прищуренными глазами.
— Хорошо! Раз просите, привезем, — сразу согласился Виталий Васильевич.
Мы полетели за Колей. Сначала увидели палатку оленеводов и рядом с нею вездеход. Опустились, не прекращая кружения винтов, и, едва коснулись колесами земли, как из вертолета, подхватив связку каких-то железок, выскочила Галина Павловна. К ней от палатки кинулся мужчина. Это был муж Галины Павловны, вездеход чик; всю летовку, с весны до осени, он находился в тундре, с бригадой… Через минуту Галина Павловна с сумкой вяленой рыбы уже сидела в вертолете, а палатка и фигура человека рядом, уменьшаясь, относились назад и вбок. «Хорошо хоть запчасти не забыла передать, — смеясь и утирая глаза, сказала женщина. — Сейчас всех буду хариусом угощать…»
— Вот оно, мясо-то, как достается, — вновь назидательно повторил Виталий Васильевич…
…Мы снова только приспустились — потом я догадался, что это был знак пастуху, куда подходить, — и пошли вокруг, держась краев распадка, чтобы не распугать стадо в разные стороны. И было хорошо видно, как спугнутые нами отдельные группы оленей устремляются к центру долины. Сверху это не производило впечатления бега, но, скорее, быстрого, отдельными извилистыми струйками, течения… Николай Туресси в условленном месте нас уже ждал. Вскоре мы опять сели возле яранг. Все собрались возле яранги Туресси…
Николай Михайлович был чукча лет тридцати, среднего роста, с крепкой, сухой и легкой, как обычно у оленеводов, фигурой, с застенчивым и добрым лицом. Пока председатель райисполкома рассказывал, что пишут в газетах, новости округа и района, Туресси сидел в привычной для отдыхающего пастуха позе — стоя на коленях и опустившись на пятки. Но когда речь зашла о нем и председатель обратился к нему с поздравлениями, он встал. Был он, как и привезли его от стада, в брезентовой зеленой камлейке, отороченной по вырезу красной ленточкой, в длинных болотных сапогах, в зимней шапке. На поясе висели нож и железная кружка для чая. К этой выгоревшей камлейке ему и прикрепили орден. Николай Михайлович шагнул вперед. Лицо его было серьезно. «Я, конечно, очень взвольнован… — сказал он, смягчая, как все чукчи, твердые звуки, — и хочу дать обещание… Я уже дал, но теперь хочу еще… чтобы быть первыми в области…»
Потом, несмотря на то что тундровые комары совершенно игнорировали торжественность обстановки — и даже наоборот, вели себя просто как распоясавшиеся хулиганствующие элементы, — состоялся концерт. Девушки из приехавшего с нами ансамбля станцевали несколько национальных танцев. Я смотрел на благодарных зрителей — какие лица!.. В городской равнодушно текущей толпе не встретишь такие лица: удивление, радость, грусть, восторг проступают на них сами собой, не чувствуется заведомой «тренированности» лиц, или… как это сказать… не чувствуется, что эти люди знают, что можно придать лицу специально то или иное выражение, попытаться скрыть или нарочно выказать какое-то чувство…
Нас позвали в ярангу пить чай, усадили на шкуры. Чайник свисал над маленьким костерчиком посреди яранги, в костерчик экономно подкладывались сухие веточки ивы. Множество заготовленных связок таких веточек было уложено вдоль стен яранги. В глубине ее раскрытыми, чтоб проветривались, стояли два меховых полога. Маленький Слава спал в люльке из шкур.