— … Фея спросила женщину, «Каким глазом ты видишь меня, правым или левым?»
— Ах, он любит фей! Какой у вас чувствительный мальчик, миссис Стивенс!
— … «Правым,» ответила женщина, потому что именно до этого глаза она дотронулась пальцем, смоченным в волшебном эликсире.
— Ах, волшебство, волшебство! Прелесть что за ребенок!
— Тогда фея кааак ткнет палкой ей в глаз — рррраз! — он и вытек!.. Еще кусочек кекса, леди Милдред? Мэм?
В тот день ему достался весь кекс, но его уже никогда не приглашали развлекать гостей, а вскоре и вовсе сбыли в школу с глаз долой.)
— Ого, да у нас первый посетитель! Ранехонько пожаловали, сударь, — и трактирщик почтительно поклонился гостю. Его отношение к неведомой Англии значительно потеплело. Страна, чьи граждане заявляются в кабак рано поутру и которая при этом продолжает функционировать, достойна уважения.
Юноша откашлялся.
— Чудесная погода стоит, вы не находите? Очень… погожая. И ветерок такой приятный, такой… юго-западный, — трактирщик насупился. — Как проходит сенокос? Хорошо ли уродились фрукты? — трактирщик потянулся к дубине. — Все ли благополучно в вашем заведении? Надеюсь, оно приносит доход.
— Не жалуемся. Если вы насчет налогов, так они давно уплочены.
На всякий случай Габор подхватил дубину, а Бригитта выпрямилась и уперла руки в бока.
— Где Берта Штайнберг? — сдался Уолтер. — Знаете?
— Как не знать, — расслабился трактирщик. — Гостит у тетки в Гамбурге.
— Герр Леонард, поди, всей деревне уши прожужжал, что она туда поехала за обновкой. Будто мало ей! Никогда ведь одно платье два раза не наденет. Но оно и понятно. Наверняка в ее платьях сразу заводятся микробы! — служанка доверительно подмигнула Уолтеру. — Они там по всему дому расплодились. Просто спасу нет. Куда герр Леонард не сунется со своим микро-как-его-там, так всюду их находит. Сдается мне, что он их на себе таскает. Вроде благородный господин, а вшей энтих вывести не может!
Уолтер достал любимый блокнот и приготовился записывать показания.
— Опишите мне фроляйн Штайнберг. Какого цвета у нее волосы?
— Кто ж их разберет? Она все время шляпки носит.
— Глаза?
— Полно, сударь, станем мы ей в глаза-то заглядывать! — Габор развел руками. — Мы свое место знаем. Негоже таращится на такую даму.
— Высока ли ростом?
— Да не то чтобы и высока, но и не слишком низкая.
— Если сравнивать с фроляйн Гизелой, она была бы выше или ниже?
— Вот чего не знаю, того не знаю. Никто из наших не видывал, чтоб они с ее милостью рядышком стояли. Люто друг друга ненавидят. Как говорится, две кошки в одном мешке не улежатся.
— Она красива?
— Виконтесса, что ли?
— Да нет же! — сомневаться в красоте Гизелы мог лишь отъявленный кощун, — Берта Штайнберг.
— Не очень, — честно признался трактирщик.
Уолтер имел некоторое представление о местных эстетических стандартах. «Некрасивая девушка» — растяжимое понятие, куда входило все от «страшнее эпидемии оспы» до «слишком хрупкая, чтобы поднять теленка одной рукой.»
— Но на что ей красота, с такими-то деньжищами? — бросила Бригитта, возвращаясь к работе. — Небось, и так замуж позовут.
… Или уже позвали? А это мысль! Веревочная лестница, спущенная с балкона, побег в темноте, тайное венчание в маленькой часовне…
— Было ли у нее романтическое увлечение? — пробормотал Уолтер, конфузясь задавать такой приватный вопрос.
— Чиво?
— Она влюблялась в кого-нибудь?
— Ась?
— Парень, говорю, у нее был?
— Женихалась, что ли, с кем на стороне? — Габор еще раз снизил стилистическую планку. — О том мне неведомо.
— А может и было чего, но мы все пропустили! — опять встряла служанка. — Она часто гуляет одна-одинешенька, может, на свиданки к кому бегает.
— Где она любит гулять?
— Да все больше вокруг замка, то в лес сунется, то по горам лазает. Нехорошо это, все ж она не из простых. Дама должна в гостиной сидеть и носу наружу не казать, а ей все неймется, — тут хозяин строго взглянул на девушку, и она поспешила сменить тему. — Зато какие у нее платья, любо-дорого смотреть! И атласы, и бархаты! А на одном платье такой длинный шлейф, что она как пройдет по улице, после уже и подметать не нужно!
Уолтер вспомнил простое платье Гизелы и ему стало обидно. Вот кому пошли бы модные наряды. Ее стройное тело было создано для шуршащих шелков, маленькие изящные ступни — для атласных туфелек.
— Почему ваш граф не покупает дочери обновки? Боится ее разбаловать?
— Купила бы собака печень, да купить нечем, — хмыкнул Габор. — Граф наш, почитай, совсем разорился. У него давно уже на такое баловство денег нет. Нешто б мы ему не помогли! Так нет ведь, он гордый, чужого не возьмет! А когда вы расспрашивали про нашего графа, я потому и озлился да остальным запретил болтать, что подумал, будто вы из его кредиторов. Мол, пришли добро описывать. Таким мы не помощники.
— Отчего все так пекутся о графе? — спросил Уолтер, раздосадованный. — Вас не смущает, что он кровопийца?
— Все господа — кровопийцы, — заметил политически подкованный трактирщик.
— И герр Штайнберг тоже?
— А уж он и вовсе настоящий упырь! — зло выкрикнула Бригитта, но тут же шлепнула себя по губам.
Произошло неожиданное — Габор бросился к двери и захлопнул ее, а затем, привалившись к стене, вытер лоб.
— Сегодня безветренный день? — прошептала служанка сипло, словно у нее в горле пересохло.
— Твое счастье.
— Ветра точно нет?
— Точно, точно. Но в другой раз, девка, поостерегись, что говоришь!
Уолтер крутил головой, силясь понять смысл этой метеорологической беседы.
— Ох, как же я это, — не могла успокоиться Бригитта, — у меня братья работают в его разделочном цехе. Коли герр Штайнберг узнает, что я про него языком мелю, ведь прогонит обоих. Он, конечно, все жилы из работников тянет, но лучшей работы тут не сыскать.
— Вы не подумайте, что мы им недовольны!
— Мы все его очень любим!
— Истинно так!
Больше Уолтер ничего от этой парочки не добился. Устав разговаривать с пустотой, он ушел, оставив корзину, которую Бригитта любезно пообещала наполнить продуктами из списка («Для будущей невестки герра Штайнберга нам ничего не жалко!»)
Сам Уолтер не удержался и все таки сунулся к бакалейщику с теми же вопросами. Но ни сам торговец, ни его покупатели так и не сообщили про Берту ничего вразумительного. Они в деталях описывали ее платья, а про саму девушку — ни слова. Как будто она была лишь механизмом для перемещения костюмов в пространстве. Неужели Берта Штайнберг настолько невзрачна? Тут Уолтер вспомнил Леонарда, с его бледным, невыразительным лицом, и этот вариант уже не казался странным.
День близился к концу, но страница в блокноте так и сияла девственной белизной (вернее, девственной желтизной). Теперь Уолтер подумывал о том, чтобы наведаться к Леонарду и получить информацию, так сказать, из первых рук. А заодно и поговорить о его помолвке. Но прежде следовало запастись святой водой. Слишком рьяно граф мастерит гробы, наверняка ведь замышляет злодейство глобальных масштабов. Уолтер поклялся, что без святой воды вообще порог замка больше не переступит.
Сейчас юноша стоял у двери сельской церкви, не решаясь войти. О католичестве он судил в основном по рассказам дедушки. Когда Джебедайя Стивенс заводил речь про ирландцев, этих чертовых папистов, то так брызгал слюной, что те, кто сидел за другим концом стола, украдкой вытирались салфетками, а те кто поближе — и вовсе прятали головы под скатерть. Дедушка утверждал, что все ирландцы суть пьяницы и плуты, и сравнивал их веру с язычеством, причем всегда в пользу последнего.