Время шло, и Лев почти смирился с новым образом жизни, со своей утратой. Перестал обращать внимание на поведение родителей. Они словно забыли его, вычеркнули из своей жизни. Он все также приходил домой ночевать, еда всегда ждала его в печке с утра и вечером. Но на этом все родительские обязанности заканчивались. Лев не понимал их природу, перемены в матери сильно ранили его, но вскоре он смирился и с этим. Он еще пару раз встречался с отцом, но тот лишь прожигал его взглядом, полным непонятных чувств и эмоций и шел прочь.
Лев стал плохо спать. Поначалу он долго не мог уснуть, ворочаясь на колком матрасе. Но когда засыпал, не находил долгожданного покоя. Ему вновь и вновь снилась Агния. Она звала его, но всякий раз в его сон прокрадывался дикий зверь и утаскивал девочку, а он ничего не мог с этим сделать. Лишь смотрел и переживал все по новой. Но постепенно сны стали меняться. Мальчик поначалу не понял, что именно произошло, что в его снах не так. Лишь позже он заметил, что уже больше не старается спасти Агнию, не поднимал лук, чтобы застрелить чудовище. И когда зверь протыкал плоть девочки зубастой пастью, ветер доносил до него запах ее крови. И мальчику вовсе не хотелось отгородиться от этого, наоборот он хотел присоединиться к зверю в его кровавом пиршестве. В ту ночь Лев проснулся с диким криком. Ему показалось, что вместо этого из горла исторглось лишь глухое рычание, что еще больше напугало мальчика. Он так и не уснул в ту ночь. Бившая его дрожь, отступила только под утро. И едва первые лучи солнца вызолотили крыши домов и верхушки деревьев, он, как был в простых штанах, босой и без рубахи вышел из дома. Вдохнув полной грудью, он бросился бежать. И бежал он так быстро и отчаянно, как будто за ним кто-то гнался, а любое промедление стоило бы ему жизни. Очнулся он лишь, когда бессильно упал на колени перед ручейком. Умыв разгоряченное лицо, он лег на спину и провалился в сон.
Но это был не единственный странный сон, что пришел к нему в ночи. Последующие, что терзали его до рассвета, были страшнее и наполнены отчаянием, болью и кровью. Чужая кровь насквозь пропитала его сознание, словно стремясь сквозь уши, глаза и нос вытечь из него, просочиться в реальный мир; залить, заполонить, утопить. Лев был бледным и осунувшимся. Под потускневшими глазами залегли тени, но никто не видел, что с ним происходит. Никто не замечал, что с мальчиком творится что-то неладно. Никому не было до этого дела. Лишь мать иногда, словно в исступлении, начинала бездумно гладить его по голове, не принося ни удовольствия, ни облегчения. За те несколько недель, что прошли с его возвращения он словно повзрослел, мгновенно скинув с себя все мальчишеское: из поведения, из головы, из движений, из души.
В их деревеньке была церковь, старая и местами разрушенная, но она работала. Ею заправлял немолодой батюшка, что никогда практически не показывался на людях вне обители. Лев все чаще приходил сюда, склоня голову и, приложив руки, сложенные лодочкой, к лицу, он просил прощения за всю ту мерзость, что поселилась в его голове и отравила душу, что не отпускала его во время снов, а иногда и наяву. За всю ту боль, что он причинял родным, за всю ту боль, что причиняли ему сны. Он боялся того, что было и того, что еще могло случиться. Он ставил свечки за здравие и одну за упокой. Он приходил сюда не только за молитвой, но и за успокоением. В Божьем храме ему становилось спокойней. Он считал, что никакая мерзость и гнусность никогда не смогут пересечь порог Его храма, и надеялся, что пока находится там, то никогда ни один из снов не сбудется. Пока он отмечен Божьим благословением, никакое зло не коснется его, не проникнет из снов в реальную жизнь. Он был слаб, как и любой смертный, и он видел подтверждение этому в каждом сне, что становились все настойчивей. В них словно что-то требовали от него, ждали, и в нетерпении могли лишь являть ему часть прихотей. Он понимал, что каждый сон лишь как затяжной прыжок. Но пока не знал, куда. И молился, чтобы не осуществилось того, что родилось во снах, чтобы вымышленное не стало явью.