Мужчина всегда заказывал одно и тоже. Кувшин самой дешевой выпивки и несколько корок позавчерашнего хлеба. Хозяин всегда держало их для этого клиента, не отправляя свиньям на корм. И также как всегда был однообразен его заказ, также было постоянным время его прихода и то, что был он один. Никто не знал, кто этот человек и откуда приходит. Никто не знал, где он живет и почему всегда один. Никто не осмеливался смотреть на него прямо, но бросали взгляды искоса, а вскоре и вовсе смирились и перестали замечать.
В этот вечер было полнолуние. И захмелевшие безрассудные мужики стали травить друг другу байки о тех, что были тайными слугами луны, и могли обращаться при ее мерцающем серебристом свете в зверей. Женщины, что находились здесь же, устрашились рассказов и вскоре исчезли из таверны, то ли опасаясь встретить приспешника полнолуния по дороге домой, то ли страшась за своих детей, что одни находились дома. Осталось лишь несколько служанок, что не воспринимали пьяные разговоры всерьез уже давно. Чего они только не наслушались от посетителей за время своей работы в этом заведении, и ко всему уже привыкли относиться с долей скептицизма.
Поначалу никто не обратил внимания на мужчину в дальнем углу, что перевернул кувшин, почти полный выпивки. Не все увидели, как после этого тело его охватила дрожь, а затем он, опрокинув тарелку с хлебом, отчего жалкие подгорелые корки разлетелись по столу и полу, упал. В таверне установилась тишина и все взгляды остановились на том месте, где только что сидел таинственный незнакомец. Выдох-вдох, выдох-вдох. А потом стол задрожал, завибрировал так, словно под помещением находилась стая дятлов, что своими клювами пыталась пробиться внутрь.
Служанка, что принесла заказ, сделала несколько шагов по направлению к столу и замерла в нескольких метрах от него, не решаясь приблизиться. Ее интуиция визжала не переставая: "Беги! Немедленно! Быстро и далеко!" Но было слишком поздно. Раздался ее испуганный вскрик, когда над столешницей взметнулась рука с длинными когтями. Все пять длинных темных когтя впились в кусок хлеба, что валялся тут же, отчего корка распалась на несколько частей. А потом снизу появилась морда зверя, светящаяся зелеными провалами глаз, что медленно обвели зал пристальным взглядом. Служанка издала дикий протяжный вопль и, развернувшись, бросилась прочь, но лишь привлекла этим внимание. Морда зверя ощерилась огромными белоснежными клыками и прыгнула на податливую мягкую спину дородной служанки, тут же впившись в нее всеми острыми лезвиями своего арсенала. А потом все было подобно кошмарной кровавой истории, что уже звучали прежде.
Никто не вышел из таверны, никто не вошел в таверну. Лишь когда луна полностью скрылась за пеленой темных ночных облаков, видимо, перестав сиять этой ночью, широко распахнув дверь, на пороге застыла высокая фигура. Вдохнув полной грудью и утерев рот и щеки рукавом, оставляя широкие багровые полосы на ткани, мужчина с пронзительными зелеными глазами, потянув мышцы шеи вправо и влево, пошел прочь.
ХХХ
Он слышал вой, далекий и неживой. Легкий стон, что прокатился волнами по ушам, дрожью по телу и пробудил что-то в темных глубинах его естества. Он пел с ним, он вторил ему, складывая губы трубочкой, прижимая ладони к горящим щекам. Мелодия рождалась глубоко внутри, в его пустом сердце, на дне его мертвой души, что была на что-то способна лишь в такие минуты. В те минуты, когда не ненавидел, он почти любил того, кто создавал эту песнь смерти, и он готов был умереть за нее, из-за нее. Она тянула его, манила куда-то за собой, обещая, вознося, восхваляя. А затем приходила зубастая тоска, что вгрызалась в плоть его сердца и рвала на куски, распаляя, обнажая застарелые раны, напоминая о былых надеждах и мечтах. Напоминала о потерях, о том, чего уж никогда не будет, о той, кого уже нет с ним много лет, но, что навещала иногда его в снах, каждый раз превращавшихся в кошмары, лишь менявших сценарий, но не конец. О, сколько раз он молил, чтобы это закончилось, чтобы она прекратила приходить, перестала изводить его, заставляя в поту метаться на простынях, издавать скорбный стон и просыпаться с так и не слетевшим с кончиков губ и языка криком и солеными влажными щеками, на которых только-только наметилась щетина.